— Куть, ну что ты, будто первый раз замужем. Всё давай! Хоть тифлис свой давай, хоть армяшку. Хрусталь давай! Всё сразу и побыстрее!

Действует здесь джорский принцип: «пиво без водки — мёртвому припарка».

Кутька помнит всех не только по именам, но также и суммы даденных чаевых. И то даже, каким «макаром» они были поданы, причём в мельчайших подробностях. Знает она наклонности каждого, и заранее догадывается по настроению глаз — сколько и чего будет сегодня выпито, и чем будут опохмеляться с утра.

Приходит железный дед Федот Полиевктов — вечный учитель, далеко не бедный человек — скорее наоборот.

Он крепок, ловок и зарабатывает на жизнь исключительным умом.

Ещё он — местная достопримечательность, почти памятник при жизни, — со шляпой, опущенной до половины носа, в стареньком, но когда — то роскошном, камуфляжном австрийском плаще. Хорошо получились бы в бронзе его многочисленные, живописные складки!

Не снимая убора, подсаживается к неразлучной тройке. Для прочих незнакомых посетителей делает вид, что он человек не местный, что не из особо умных, а именно «из этих горьких тружеников», что потеют за столами, вкалывая подыманием бокалов.

Наблюдает за кубиками, скачущими в подносе. Делает уместные и прочего рода подсказки, но чаще молчит.

Жмёт руки за самые удачные и редкостной, борцовской красоты броски. Потрескивают в эти минуты интеллигентские и военные косточки. Ему, как достойному и абсолютно справедливому человеку, любят поручать судейство.

— Я бы тут перекинул. Не явь! — говорит Федот Иванович авторитетным тоном, — но! — тут он обычно делает паузу и поднимает к небу убедительный перст, — решайте сами! Я только эксперт.

Кубик стоит на едва срезанной вершине. Это уникальный случай, и точных правил про это не прописано.

— Юридический казус — морталес!

— Нет, — говорят ему, склонясь коллективом к центру игры, — тут ближе к пятёрке.

— А я говорю: это ближе к двойке ровно на пол — градуса. Потому, что у стола уклон. А полградуса в такой ситуации — несчитово.

Вот так глазомер!

Кто — то приставляет к кубику рёбра ладоней и пытается вычислить градус эмпирически.

От прерывистого дыхания и толкотни спорный кубик шатается, вертится и падает на грань. Выпадает двойка. Но, приходится действительно перекидывать.

— Я же говорил! — удовлетворённо хмыкает Федот. — Старших надо слушать: они ботвы не скажут.

«Ботва» — заимствованное у Долбанека слово. Но, Серж не обижается. Он даже рад, что его лексикон постепенно внедряется в толпу и тем увеличивает собственную значимость.

Дед Федот, цедя, выпивает чарочку, и так же незаметно, как всегда не прощаясь по соображениям конспирации, исчезает.

И снова продолжается праздник.

Словом, испытывался там весь тот родной и импортный арсенал питейного гульбища, что вместе со ссыльными революционерами, начинающими террористами, опальными дворянами и нашкодившими государственными чинами плавно и навсегда переехали из столиц в глубинку.

И уже не понимали посетители: то ли они зашли в провинциальный кабак, то ли они в Питере. Или, сидя в Макао, как в давешнем году у шикарных казиношных вертелок, гребут и тут же пропивают синие, красные, чёрные фишки.

Позже, слегка повальяжив и перекурив, кто пустую трубку, а кто самокрутку в мундштуке, вновь смыкали лбы.

Снова кидали кости, считали бронзовые углубления, складывали в уме цифры: почти мгновенно, будто самые быстрые счётные машинки.

Бранились и матюгались сердечно и со злостью. Смеялись над промахами и вылетами кубиков с игровой территории под соседние столы.

Разминая скрюченные от усердия руки, заполняли результатами брани изрешечённые квадратами блокнотные листки и салфетки.

Проигравшему ставились шутливые щелбаны. На деньги играли редко и ставки делались копеечные.

И, радуясь по — детски, вспоминали двухгодичной давности рекорды и невероятные случаи.

— А помнишь, а помнишь!

— О— о— о!

— А это… а стриты подряд два круга шли, а вместо «тюрьмы» помнишь как в «свободу» записал, а как все шестёрки выпали три раза подряд!

— Фишки — шутихи принёс, ах же ты сволочь!

— И молчал, сволота такая! Издевался.

— Надурить хотел.

— Ха — ха — ха.

— Селифаний с Мойшей сделали.

— Руки у них золотые.

— Руки у них жуличьи!

— Пиратская порода.

— Сабатини! От «собаки».

— От саботажа, дурья твоя башка.

— Ха — ха — ха.

— А нуль, помнишь, как ты в премию добавил? А я тебя поймал, помнишь же?

— О— о— о!

— Со мной так больше не шути! Я — адмирал Ух — Каков! Могу, если что, и в глаз!

— Ха — ха — ха! В глаз… Да ты и в слона с трёх метров не попадёшь.

— Хочешь, проверим?

— Слона где найдёшь?

— Зачем слона, давай сразу в глаз.

— А ты не расширяйся понапрасну… перед мастером «д' жанра».

— До моего д'оживи.

— Сами таковские!

— Ёкских мы кровей.

— Ёкчане чоль?

— Пройдохи!

И так сидится по трое суток подряд.

Фотография этой исперва упомянутой, известной двойни уважаемых клиентов с приспущенными штанами, держащихся одной рукой за столб, другой за кран личного водопровода, на фоне распряжённых, косматых лошадей в забралах, не единожды попадала в оппозиционную газетёнку «Нью— Джорск новостной» в статью «Как у нас иной раз ведут себя разнузданные гости из столичного Ёкска».

Или в следующий раз: «Как деньги портят хороших с виду людей».

Или так: «… поэтому г— н Долбанек С.П. привёз с собой из г. Ёкска три новых лавки с резными спинками взамен попорченных им давеча при показе борцовских приёмов шести венских стульев…»

Местных военных, гражданских чинов, мещан, запосадских, курящих и не курящих, исключение на предмет «избранных доутрешних клиентов» не касается.

И, вообще, казалось бы, какой прок охранять малоимущих, часами лежащих в тарелках, в облитых пивом штанах, с летающими по залу подобно космическим пришельцам предметами:

— Эй, половой! Гарсон! Молодой! Офици… словом, мужик, мадам, Кутерина! Мне ещё пару…

Чего «пару» иной раз выпадало из головы: «Позже подойди».

Забывалось и значительное: покормить бедную лошадку, стреноженную и пришпиленную к коновязи, послать мальчишку — гонца до дому, чтобы испросить у истосковавшейся супруги десять копеек на последний шкалик. Одолжить денег тут можно только у самого себя.

Гони алкашей, и всё тут!

С богатыми по — другому! Заколебали уже их часы в залог, шарфы, перчатки, вышедшие из моды, но по — прежнему не дешёвые цилиндры индпошива, закладные на дом, позолоченные шпоры, серебряные колокольца, резные дуги, кожаные плётки, бочки с капустой, высушенные крокодилы, зубатые сомы, астролябии, кактусы и попугаи… Ещё бы каменную статуйку с Пасхи припёрли! Дед Федот… Так этот как раз смог бы. Он на Пасхе, говорит, побывал и мерял истуканов деревянной линейкой с бечёвкой. А немцы металлическими приборами… И