— Рыбин, ко мне.

Субтильный вьюноша, какой-то пришибленный. Лицо хорошее, а взгляд тупее некуда. Но задачу адаптанту решил он, или я ничего не понимаю в своей профессии и гнать меня надо. Не дятел он, это точно. И заведомо не адаптант. По-моему, он даже не дубоцефал.

— Ну, выкладывайте.

Пришибленный начинает объяснять, водя пальцем и мучительно подбирая слова. Экает и мекает. Там, где есть синонимы, он выбирает самый идиотский.

— Достаточно, — останавливаю. — Почему вы не учитесь в первом потоке?

Глупо моргает, запускает в нос палец по вторую фалангу включительно и хлопает ртом, как уловленный карп. Переигрывает.

— Ну хватит, хватит, — жестко говорю я. — Поиграли и будет. Мне все ясно. Не хотите быть откровенным — не надо. Вы не дебил и занимаете чужое место. Я буду вынужден сообщить о вас в сортировочную комиссию.

Я вовсе не шучу, и до него это доходит. Сгоняет с лица дурацкое выражение. Затюканность остается.

— Не надо. Пожалуйста, не надо…

Лжедебил косится через плечо, на лице испуг. Настоящий испуг со сфабрикованным я не спутаю.

— Можете говорить, здесь звукоизоляция.

Он сбивчиво объясняет свою ситуацию. Вышибить из меня слезу не пытается, и мне это нравится. Он не может отправить из города мать и сестру. Нет, не обязательно на Юг. У них нет возможности уехать. Когда в прошлом году он принес документы, то сразу спросил, будет ли рассмотрена просьба о сдаче экстерном. Его спросили, не считает ли он здесь себя умнее всех. Ему ответили, что нет. Тогда он обманул сорткомиссию. Он должен, он обязательно должен окончить институт в два года, больше им здесь не выдержать. Когда он поедет по распределению, он сможет взять с собой родных, он узнавал.

Задаю наводящие вопросы, бью в цель. Мать? Да, больна. Нет, это с ней недавно, после того как сестра попалась к адаптантам и двое суток ее не могли найти, а так она женщина крепкая… Сестра? Нет, сестренка жива. Но… В общем, с ней…

Что с ней, я, к сожалению, очень хорошо понимаю.

— Ты вообще в своем уме? — говорю я сначала спокойно-увещевающе, как старший, который якобы дальше видит и лучше знает. Потом не выдерживаю, луплю кулаком по столу, ору и брызгаюсь: — Умник! Лопух развесистый! Обрадовался — два года! Да с таким дипломом ты всю жизнь будешь сдувать пыль с вольтметров на какой-нибудь энергостанции в Лабытнанги! Всю жизнь, до тех пор, пока вы там со своей энергостанцией не вмерзнете в лед, это ты понимаешь?

Он уныло кивает. И вдруг начинает с увлечением объяснять, что все не так страшно, как мне кажется, нужно только уехать отсюда и переждать несколько лет, а там все непременно изменится, не может быть, чтобы не изменилось, не бывает такого…

Подобные разговоры длятся пять минут, а устаешь от них, как от тренировки в подвале у дяди Коли. Парень по-своему прав. И я ничего не могу для него сделать. Только лишь не трясти языком где попало, а ведь парню большего и не надо… Иногда думаешь, что тот, кто придумал наше общество, был ненормальным от рождения.

— Идите, — киваю обессиленно. — Зачет. И… удачи вам.

Благодарит. Уходя, оборачивается:

— Простите, Сергей Евгеньевич, а как вы узнали?

— В задаче у вас ошибка, — говорю, — такая дурацкая, что даже талантливо.

— Спасибо, — говорит. — Большое вам спасибо. Я приму меры.

И примет. Скорректирует тактику, начнет репетировать перед зеркалом пускание слюны и больше не попадется. Я таких знаю.

— Довгонос, ко мне!

Очередной экспонат моей кунсткамеры боком выползает из-за стола и бредет ко мне в кабинку. Этот вполне натурален: на лице неизгладимые следы интеллектуальной недостаточности, с виду ближе к олигофрену, чем к дебилу, и вонюч вдобавок. Что у него, недержание? Это он хорошо придумал — пойти учиться. Сидел бы лучше дома, ходил бы, если не лень, в другую кабинку…

А в моей кабинке миазмам некуда деться, кроме как мне в нос.

— Зачет! — кричу. — Пшел! Ф-ф… Вон отсюда! И дверь не закрывай!.. Следующий! Эй, следующий! Кто готов?

Люблю зачеты.

3

Что ценного осталось в институте еще с доледниковых времен, так это обеденный перерыв и преподавательская столовая. Чисто, опрятно, несуетно, салфеточные вигвамы на тарелках, а главное, можно быть почти уверенным, что под видом голубцов или шницеля тебе не скормят пищевые дрожжи четвертого сорта и такого же срока лежалости. Здесь все натуральное, по крайней мере я так думаю. А та плесень, говорят, произрастает на нефтяных фракциях, и неплохо, говорят, произрастает. Ну и пусть себе. На чем ей придется произрастать, когда Глобальная Энергетическая начнет пожирать без остатка все, что горит, хотелось бы знать. На фекалиях?

Здравая застольная мысль.

Над соседним столиком Гарька Айвакян с кафедры автоматики терзал толстый антрекот. Жевал, тщательно собирал на вилку зелень. Вообще-то он Гагик, а не Гарик, о чем сам уже вряд ли помнит. Москвич в энном поколении, в смысле родного языка не владеет даже акцентом, так называемой этнической родины в глаза не видел, и во сне она ему, наверное, не снится, так он ее пытается уловить через кинзу и всякий прочий силос. Тоже способ. При моем появлении Гарька отвлекся от этого занятия и вонзился в меня взглядом.

— Ну, — спросил, — как?

— Изыди, — попробовал отбиться я. — Как обычно.

— А как обычно? — тут же прицепился он.

Я вздохнул.

— Гаденыша одного сегодня отловил. Ржавченко убили. Кретинов опять суют — учи, говорят. Чего тебе еще? Все нормально. А у тебя?

— И у меня нормально, — сказал он и снова включился в борьбу с антрекотом.

Очевидно, мои новости Гарьку не заинтересовали. Даже странно. Его зеленью не корми, дай выяснить чужую позицию по основным вопросам мирозданья. О том, что теснота общения, как вообще всякая теснота, противна человеческому духу, он думать не хочет и на инспирированную им же грубость не реагирует.

А может, сегодня ему просто-напросто достался жесткий антрекот?

Я не спеша доел голубцы и сунул тарелки в дробилку. Обеденный перерыв кончался. Я задумался. По идее, мне сейчас следовало поспешать на кафедру, и поспешать рысью, потому что мне платят деньги не за то, что я в столовой думаю о фекалиях, а за то, что я всегда там, где мне нужно быть, а быть мне сейчас нужно в лаборатории. С другой стороны — я заметил, что иду уже медленнее — сегодня мне туда идти как раз не обязательно, Сельсин скорее всего уже утвердил вместо меня Вацека, так что плюну-ка я лучше на все отравленной слюной и поеду к Дарье. Тем более что нынче дополнительное занятие и придут только изгнанные с предыдущих лабораторок за неподготовленность разгильдяи да еще хворые с бумажками о хворобах, — эти две категории обучаемых сильнейшим образом пересекаются. Вацек справится. Не забыть бы поговорить насчет него с дядей Колей.