Не дожидаясь ее ответа, я повернулся и большими шагами вернулся в кабинет. Там я положил руки на плечи пациента:

— Посидите минуточку в приемной, ладно? Ассистентка пока выпишет вам рецептик.

Я смотрел через стол, в лицо Юдит Мейер. По-прежнему пятнистое. Не то белое в красных пятнах, не то красное в белых.

— Тебе конец! — крикнула она и добавила: — Можешь закрывать лавочку. — Тут она резко кивнула головой на дверь моего кабинета, за которой ждали пациенты.

Я облокотился на стол. Сложил ладони, соединив кончики пальцев, и слегка наклонился вперед.

— Юдит… — Я замолчал, не зная пока, как продолжить. — Юдит, не рано ли делать столь далеко идущие выводы? Пожалуй, вначале я поставил Ралфу ошибочный диагноз. Я это признал. Завтра меня будут обсуждать на Дисциплинарной коллегии. Но сознательно я никогда не…

— Посмотрим, как отреагирует Коллегия, когда я сама обо всем расскажу.

Я не сводил с нее глаз. Попробовал улыбнуться, но рот не слушался, как в тот раз, когда я упал с велосипеда и сломал нижнюю челюсть. Яма на дороге. Земляные работы. Вообще-то рабочие установили заборчик, предупредили велосипедистов о яме, однако какие-то озорники убрали ограждение. В травмопункте мне скрепили челюсти проволокой и велели полтора месяца молчать, а есть я мог только жидкую пищу, через соломинку.

— Ты и туда пойдешь? — спросил я как можно спокойнее. — Но так вообще-то не принято…

— Да, они тоже так сказали. Однако сочли дело достаточно серьезным и сделали исключение.

Вот тут я улыбнулся. Во всяком случае, сумел скривить губы и изобразить подобие улыбки. Правда, с ощущением, будто впервые открыл рот после многих дней молчания.

— Я отлучусь на минутку к ассистентке, — сказал я, вставая, — и заодно прихвачу все бумаги.

Юдит тоже собиралась встать:

— Не трудись. У меня все. Встретимся завтра на Коллегии.

— Секунду. Я сейчас же вернусь. Там есть кое-что для тебя интересное. Кое-что, о чем ты не знаешь.

Она уже привстала. Посмотрела на меня. Я старался дышать ровно. Она снова села.

— Секунду, — повторил я.

На сей раз я, не удостоив взглядом ожидающих пациентов, прошел прямо к столику ассистентки. Она прижимала к уху телефон.

— Только мазь или и крем тоже? — спросила она в трубку.

— Лисбет, ты не могла бы… — сказал я.

— Погоди минутку. — Она закрыла микрофон ладонью.

— Будь добра, отправь всех пациентов по домам, — сказал я. — И обзвони остальных. Придумай что-нибудь, все равно что. А потом тоже можешь уйти. На сегодня ты свободна. Нам с Юдит надо… Лучше мне потолковать с ней подольше…

— Ты слышал, как она тебя обзывала? Нельзя же…

— Я не глухой, Лисбет, — перебил я. — Юдит не в себе. Сама не знает, чтó говорит. Пожалуй, я недооценил серьезность болезни Ралфа. Уже это достаточно скверно. Так что мне необходимо… необходимо что-нибудь сделать, уведу ее отсюда, угощу чашечкой кофе где-нибудь на воздухе. Ей требуется внимание. Вполне понятно. Но я не хочу, чтобы пациенты видели, как я ухожу вместе с ней. Стало быть, отправь их быстренько по домам.

Когда я вернулся в кабинет, Юдит Мейер так и сидела возле моего стола.

Она обернулась ко мне. Взглянула на мои пустые руки, потом вопросительно посмотрела в глаза.

— По-моему, история болезни все-таки где-то здесь, — сказал я.

Врачебная практика вроде моей имеет и свои теневые стороны. К примеру, постоянно получаешь всевозможные приглашения. Пациенты полагают, что ты до некоторой степени из их компании, но именно до некоторой степени. Вернисажи, книжные презентации, кино— и театральные премьеры — дня не проходит, чтобы в почтовом ящике не оказалось приглашения. И ведь не отвертишься. В случае с книгой еще можно соврать, что прочел только до половины, а стало быть, пока не можешь о ней судить. Но театральная премьера есть театральная премьера. После спектакля необходимо что-нибудь сказать. От тебя ждут отзыва. Никогда не говори, чтó думаешь. Никогда. Благоразумно держи свое мнение при себе. Одно время я пробовал обходиться общими фразами. Вроде «кое-что было совсем недурно» или «а вы сами как считаете?». Но им общих фраз недостаточно. Нужно сказать, что, по-твоему, это просто фантастика и ты очень благодарен, что мог присутствовать на этой исторической премьере. Кинопремьеры бывают чаще всего вечером в понедельник. Но и оттуда сразу не уйдешь. Они же наверняка видели твою голову. Тебе хочется пораньше попасть домой, ты здесь единственный посторонний: единственный, кому завтра, как всегда, с утра на работу. Стоишь лицом к лицу с исполнителем главной роли или с режиссером, говоришь, что ты в восторге. А потом хорошо добавить: «Берет за сердце». Это ты говоришь о финале фильма. Держишь в руке бокал шампанского и смотришь исполнителю главной роли или режиссеру прямо в глаза. Финал фильма ты уже забыл, вернее, сумел его вытеснить. Делаешь серьезное лицо и произносишь: «Финал берет за сердце». После этого можно идти домой.

Не знаю, что хуже: сам фильм, сам спектакль или последующая тусовка. По опыту мне известно, что во время кинопросмотра думать о посторонних вещах удобнее, чем во время театрального спектакля. В театре отчетливее сознаешь, где находишься. Где находишься и как тянется время. По собственным часам. Специально для театральных премьер я обзавелся часами со светящимися стрелками. Пока идет спектакль, со временем что-то творится. И в этом я до сих пор толком не разобрался. Время не стоит на месте, нет, — оно густеет. Смотришь на актеров и актрис, на их движения, слышишь реплики, которые они произносят, и словно бы мешаешь ложкой быстро загустевающую субстанцию. В какой-то миг ложка застревает. Стоит торчком — и ни с места. Помешивать более невозможно. Вот тогда-то я и смотрю на часы. Причем украдкой. Кому охота, чтобы во время спектакля его застукали: ах, какой ужас, этот человек смотрит на часы! Я осторожно чуть-чуть отодвигаю рукав пиджака. Тру запястье, будто там чешется. И быстро бросаю взгляд на светящиеся стрелки. Их положение каждый раз однозначно свидетельствует, что реальное время и театральное время — величины совершенно разные. Вернее, это времена, текущие в разных, сиречь параллельных, измерениях. Ты думаешь (надеешься, молишь), что минуло уже полчаса, а стрелки говорят, что свет в зале погас всего-навсего двадцать минут назад. Пока идет спектакль, охи и вздохи под запретом. Охами и вздохами лишь без всякой необходимости привлечешь к себе внимание. Кто чересчур громко охает или вздыхает, тот мешает актерам сосредоточиться. Только вот не охать и не вздыхать никак не получится. Ведь уйти нельзя, и в этом состоит самое большое отличие от кино. Пока демонстрируют фильм, можно в потемках незаметно сделать ноги. Даже на премьере. Ему не иначе как приспичило в туалет, думают люди и тотчас о тебе забывают. Не обращают внимания, что ты не возвращаешься. Такое возможно. Да-да. Я неоднократно проделывал этот трюк на кинопремьерах. Первые разы действительно шел в туалет и последний час показа сидел на унитазе, подперев голову руками, охая, вздыхая, чертыхаясь. Но и радуясь. Радуясь и испытывая облегчение. Все лучше, чем сам фильм. Позднее я еще больше наловчился незаметно исчезать. Небрежно, руки в брюки, шел к выходу. А встретив кого-нибудь по дороге, говорил: «Надо глотнуть свежего воздуху». Секунду спустя я был уже за дверью. На улице — трамваи, мотороллеры, люди. Люди с нормальными лицами, с нормальными голосами. И говорят они друг другу нормальные вещи. «Может, еще по рюмашке? Или ты уже домой?» А вовсе не «Черт побери, Марта, надо проследить, чтобы отцово наследство не попало в неподходящие руки». Сколько подобных фраз человек способен стерпеть за полтора часа? «Моя дочь не ведет себя как шлюха! Или она мне больше не дочь!» Вдобавок в фильме есть музыкальное сопровождение. Год от года звук все громче. Охай и вздыхай сколько хочешь — никто не заметит. Но тут как с болью. Дышишь все чаще и глубже. Собака, когда ей больно, пыхтит, вывесив из пасти язык. Кислород. Необходимо направить к больному месту как можно больше кислорода. Кислород по-прежнему наилучшее болеутоляющее. Я стою на улице. Вижу людей. Вдыхаю уличный воздух. В театре все это немыслимо. Посреди спектакля из зала не выйдешь. Не помешает ненадолго выйти перед началом. Не помешает, но это небезопасно. На улице тебя осаждают соблазнительные мысли. Самая соблазнительная из них: не возвращайся. Ступай домой, скинь ботинки, положи ноги на скамеечку, включи телик и смотри себе посредственное кинцо, виденное уже раз пять. Все лучше, чем театр.