А потом Венджи сказала ему про ребенка.

— Ты прилетел вечером? — спросила Джоан.

— Да. В Чикаго у нас забарахлил двигатель, и дальнейший полет отменили. Нас доставили назад. Прилетел около шести и остановился в «Холидей-Инн» на 57-й улице.

— Почему ты не поехал домой?

— Потому что не видел тебя две недели и хотел увидеть, должен был увидеть тебя. Венджи не ждет меня раньше одиннадцати. Так что не беспокойся.

— Крис, я говорила тебе, что подала заявление о переводе в Латиноамериканское подразделение. Его приняли. Я переезжаю в Майами на следующей неделе.

— Джоан, не делай этого.

— Это единственный выход. Послушай, Крис, не в моем характере быть доступной женщиной для женатого мужчины. Я не разлучница.

— В наших отношениях нет ничего плохого.

— Кто этому поверит в наше время? Одно то, что через час ты будешь лгать жене о времени прилета, уже говорит о многом. Разве нет? И не забывай — я дочь пресвитерианского священника. Представляю, что скажет отец, если узнает, что я люблю женатого мужчину. И не просто женатого, а мужчину, чья жена ждет ребенка, о котором молилась десять лет. Думаешь, он будет мною гордиться? — Она допила кофе. — И что бы ты ни говорил, Крис, я чувствую, что без меня вы с женой могли бы наладить отношения. Ты думаешь обо мне, а ведь тебе следует заботиться о ней. Ты не представляешь, как дети объединяют супругов. — Она мягко высвободила пальцы. — Я лучше поеду домой, Крис. Рейс был долгий, и я устала. Да и тебе лучше поехать к жене.

Они посмотрели друг на друга. Она коснулась его лица, желая разгладить глубокие горькие морщины на лбу.

— Нам действительно могло быть очень хорошо вместе, — произнесла Джоан и добавила: — У тебя очень усталый вид, Крис.

— Я плохо спал, — он выдавил улыбку. — Я не сдаюсь, Джоан. Клянусь, что приеду за тобой в Майами, и приеду свободным.

Кэти вылезла из такси, быстро поднялась по ступеням, сунула ключ в замок, открыла дверь и прошептала:

— Слава богу, дома.

Она чувствовала себя так, словно ее не было не одну ночь, а целые недели, и свежим взглядом окинула успокаивающие неброские коричневатые тона прихожей и гостиной, цветы в подвесных кашпо, которые привлекли ее внимание, когда она впервые пришла в этот дом.

Она взяла в руки горшок с африканскими фиалками и вдохнула острый запах листьев. В носу застоялся запах антисептиков и лекарств. Тело болело даже больше, чем утром, когда она встала с постели.

Но, по крайней мере, она дома.

Джон. Будь он жив, можно было бы ему позвонить ночью…

Кэти повесила пальто и опустилась на обтянутую абрикосовым бархатом кушетку в гостиной. Она посмотрела на портрет Джона, висящий над камином. Джон Энтони Демайо, самый молодой судья в Эссексе. Она ясно помнила первую встречу с ним. Он пришел в юридический колледж Сетон-Холла читать лекцию по гражданскому праву.

После лекции его облепили студенты:

— Судья Демайо, я надеюсь, Верховный суд отклонит апелляцию по делу Коллинза.

— Судья Демайо, я согласен с вашим решением по делу Рейчер против Рейчер.

А потом настала очередь Кэти.

— Судья, должна вам сказать, что не согласна с вашим решением по делу Киплинга.

Джон улыбнулся:

— Это, безусловно, ваше право, мисс…

— Кэти… Кэтлин Кэллахан.

Она так и не поняла, зачем тогда выдала это «Кэтлин». Но он всегда называл ее Рождественская Кэтлин.

В тот день они отправились пить кофе. Следующим вечером он пригласил ее в ресторан «Монсеньор II» в Нью-Йорке. Когда к их столику подошли скрипачи, Джон попросил их сыграть «Вена, город моей мечты». Он тихонько напевал вместе с ними: «Wien,Wien,nurduallein…»[1] Когда они закончили, он спросил:

— Ты когда-нибудь была в Вене, Кэтлин?

— Я никогда не была за границей, не считая школьной поездки на Бермуды. Четыре дня лил дождь.

— Я бы хотел свозить тебя за границу. Сначала я показал бы тебе Италию. Это красивая страна.

По дороге домой он произнес:

— У тебя самые красивые голубые глаза, в которые я когда-либо имел удовольствие смотреть. Не думаю, что двенадцать лет — слишком большая разница в возрасте. А ты, Кэтлин?

Спустя три месяца, когда она окончила колледж, они поженились.

Этот дом… Джон здесь вырос, унаследовал его от родителей.

— Я очень привязан к нему, Кэтлин, но решай сама. Может, ты хочешь что-нибудь поменьше?

— Джон, я выросла в трехкомнатной квартире в Квинсе. Спала на кушетке в гостиной. Слово «уединение» знала только по словарю. Я обожаю этот дом.

— Я рад, Кэтлин.

Они так любили друг друга, — но еще были близкими друзьями. Она рассказала ему про свой кошмар.

— Предупреждаю, что периодически я буду просыпаться с воем баньши. Это началось после смерти отца, когда мне было восемь лет. Он лежал в больнице после инфаркта, и там у него случился второй. Очевидно, старик, его сосед по палате, давил на кнопку вызова медсестры, но никто не пришел. К тому времени, как на звонок откликнулись, было слишком поздно.

— И тогда тебе начали сниться кошмары.

— Наверное, я слышала эту историю столько раз, что она меня очень проняла. Это кошмар про больницу, я брожу от кровати к кровати, разыскивая папу. Там лежат мои знакомые. Все они спят. Иногда это мои одноклассницы, или кузины, или еще кто-нибудь. Но я пытаюсь найти папу. Я знаю, что нужна ему. Наконец я вижу медсестру, бегу к ней и спрашиваю, где он. Она улыбается и говорит: «Да он умер. Все эти люди умерли. И ты тоже умрешь здесь».

— Бедная девочка.

— Джон, умом я понимаю, что циклиться на этом — глупо. Но клянусь, меня до смерти пугает мысль о том, что я окажусь в больнице.

— Я помогу тебе справиться.

Кэти смогла признаться ему, каково ей было после смерти отца.

— Я так скучала по нему, Джон. Я всегда была папиной дочкой. Молли было шестнадцать, и она уже встречалась с Биллом, поэтому вряд ли смерть отца стала для нее настолько тяжелым ударом. Но в школе я все время думала, как было бы чудесно, если бы он приходил на спектакли и на выпускные вечера. Каждую весну я боялась Дня Отцов[2].

— А у тебя не было дяди или еще кого-то, кто мог бы пойти с тобой?

— Только один. Пришлось бы слишком долго ждать, пока он протрезвеет.