Они вошли гурьбой, наглухо закупорив сени, но при этом умудрились освободиться от верхней одежды и приступить к своим непосредственным обязанностям. Пройдя в горницу, они довольно проворно сняли с оленьей спины Ванюшку, а затем рассредоточились: пока одна разоблачала мое покорно стоящее чадо, охая и вздыхая по поводу вспотевшей головы и промокших валенок, две другие вытеснили Рекса в сени, а уж оттуда и на улицу. Олень, уж на что боевой зверь, но перед таким напором стушевался и покинул помещение. Что довольно странно… Он обычно без раздумий и сомнений бросается на любого противника. Превосходящего его как численно — неравенство сто к одному для него не повод отказаться от драки, а лишь провокация, так и массой тела: такая Моська, как он, слона если и не облает, то хвост и хобот отгрызет однозначно. Были прецеденты. Хотя слонов на Руси исстари не водилось, зато Змеев Горынычей хватало. Раньше… Последнего не без помощи того же Рекса мы извели. Правда, головы его у меня над камином нет. Да не очень и хотелось. Чего не скажешь про одного моего знакомого идальго с благородством в сердце и нелепыми ляпами в движениях, который о подобном трофее просто-таки бредил. Ему для полного счастья хватило бы и одной из трех голов. Но пока мы были заняты более насущными проблемами, а конкретно спасением моей жены, на тот момент еще будущей, от самого Сатаны Первого и Единственного, какой-то любитель легкой славы пустил тушу Горыныча на колбасу (пробовал ради интереса — мне не понравилось, жилистая больно), а кости продал эскимосам для постройки чумов под видом китовых. Ну, да это дела давно минувшие…

— Па, а па? — окликнул меня Ванюша, елозя на табуретке, куда его пристроили в ожидании, пока подогреется крынка молока.

— Что, сынок? — отозвался я, выныривая из воспоминаний.

— А ты не селдишься на меня?

— Немножко.

— А как немножко: чуть-чуть или множко?

— Чуть-чуть.

— Ага… — задумался ребенок, что-то мысленно складывая-вычитая.

Достав из печи крынку молока, нянька наполнила кружку до краев и, добавив для сладости ложку липового меда, протянула Ване:

— Отпейте молочка тепленького, для тела и духа дюже полезного, Иван Лелевич.

— Не хочу! — ответил ребенок, скосив глаза на меня, Хотя для своих шести лет он вполне самостоятелен, несмотря на обилие нянек вокруг него, а может, и вопреки их излишней заботе. Но это лишь на период Ливииной командировки, а так мы сами вполне справляемся с его воспитанием, а мамки-няньки лишь обеспечивают эскорт во время прогулок на улицу. Иногда еще Добрыня Никитич помогает, на правах крестного отца. Только он в большей степени партнер по забавам, чем наставник.

— Ах ты, батюшки светы! Да как же это?! Детям молоко положено пить. Испейте хоть глоточек, — взмолилась нянька.

— За папу, — предложила ее помощница.

— А я песенку спою, — перешла к угрозам третья.

— Не хочу песенку, — заявил Ваня.

— А чего ж твое сердечко хочет?

— Хочу «Дум» тлетий, и чтобы не глючный, «Сталкела»…

— Стоп, — остановил я полет детской фантазии, Ему дай волю развернуться, так он им такого поназаказывает… А у них, между прочим, образование как таковое совершенно отсутствует. Что, согласно бытующему ныне мнению, является несомненным плюсом к их женским достоинствам. Это Ванюшка у нас ребенок для этого мира продвинутый. С компьютером на «ты», да и специально доставленный из передового двадцать первого века домашний учитель весьма лестно отзывается о его успехах в арифметике и языках. Последнее-то совсем не удивительно — наследственность. (При любом упоминании об этом меня распирает от гордости, словно воздушный шарик от мощной струи воздуха.) Любой мелкий черт, повертевшись по злачным местам совершенно ему незнакомого народа недельку-другую, начинает вполне сносно разговаривать на местном наречии. Так чего уж тут про высших существ говорить.

Скрипнув дверью, в избу вошел Добрыня. Как всегда чинный, неспешный… и такой огромный.

— Не помешаю?

— Ну что ты. Присаживайся к столу, — предложил я. — Сейчас завтракать будем.

— Так уже день на дворе.

— Лучше поздно, чем никогда.

— Так я уж отзавтракал в трактире, — ответил Добрыня Никитич, опустившись на скамейку. Он отвязал от пояса кумачовый кошель и принялся старательно развязывать его. — В шинке «Косолапый обжора на привале».

— Значит, обедать, — решил я, с легкостью находя выход из тупиковой ситуации, — А вы, молодой человек, свое молоко все же выпейте.

— Что-то не хочется.

— Мама что тебе перед отъездом говорила?

— Что очень любит меня, — начал перечислять маленький хитрец. — Чтобы я побольше на свежем воздухе бывал… А мы вот с Доблей на свежем возду…

— А еще? — не давая ему перевести разговор в другое русло, настойчиво поинтересовался я. Он научился хитрить не так давно и с той поры усердно совершенствуется в этом крайне важном для жизни человеческом умении.

— Чтобы без взлослых со двола не ходил. А Леке, он ведь взлослый. С ним можно?

— С Рексом нельзя.

— А…

— С Пушком тоже нельзя. И перед тем как идти, нужно у меня спросить: «Можно ли?»

— Сплошу, — пообещал Ванюшка.

— Молодец. А еще что говорила? Про поведение, — напомнил я.

— Чтобы за тобой плисматливал, — признался ребенок, вызвав у меня неожиданный приступ кашля. — А то в постели до обеда валяться будешь и елку не налядишь…

— Э… Вообще-то это к делу не относится. Я про что тебя спросил?

— Что мама говолила.

— Она ведь говорила, чтобы ты нянек слушался?

Три дородные тетки в унисон кивнули, подтверждая достоверность моих слов.

— Говолила, — поник головой ребенок, всем своим видом пытаясь походить на первых Христианских мучеников. Вздохнув так жалобно, что впору учить стенаниям привидений, он взял в руки кружку с теплым молоком и принялся его пить медленно, мелкими глотками. Не сводя при этом с меня своего жалостливого взгляда, полного вселенской скорби и осознания вопиющей несправедливости этого жестокого мира, давшего взрослым право заставлять детей пить противное теплое молоко с медом. Брр… какая гадость!

Терпеливо выдержав его взгляд, я выстоял против психологической атаки и был вознагражден чувством выполненного отцовского долга.

— Допил? Вот и умница.

— Попили-покушали. — Радостно квохча, няньки принялись кружить вокруг дитятки. — Мы рученьки наши белые после трапезы вытрем-вымоем начисто да насухо, уста наши пухленькие да аленькие, словно у девицы-заряницы…

— И ничего они не пухлые, — надулся Ванюшка.

— Конечно не пухлые, — поддержал я своего любимца. — Очень даже мужественные губы. Решительные и… и… вообще.