– И чего же он там орал как резаный? – спросил Алешка.

– От страха за свое будущее, – сказала мама. – Я бы ни за что в таком доме не стала жить.

Я бы тоже.

Наш новый дом нас вполне устраивал. Никто в нем до нас не жил, над ним не тяготело никакое родовое проклятие, нашлось у него и еще одно преимущество – у дома был чердак.

Когда мы с Алешкой туда слазили, то очень его оценили. Такой укромный, недоступный, с отдельным входом – по приставной лестнице через узенькое окошко. А из этого окошка был виден весь наш дачный поселок во главе с Мрачным домом.

И мы в один прекрасный вечер изо всех сил заныли за ужином о том, как нам хочется иметь свою комнату.

– Хотеть не вредно, – сказала мама, думая о чем-то своем. – Хоть две хотите. Если найдете.

– Мы уже нашли. Нам чердак нравится.

– Там может жить только кошка, – грустно сказала мама.

– И Лешка, – весело сказал папа.

– И Дима, – ехидно сказал Алешка, – на четвереньках.

Вопрос был решен. Мы забрали со своих раскладушек матрасы, одеяла, бинокль и переселились на чердак. Где получился прекрасный наблюдательный пункт. Безопасный к тому же. И уютный. Только в дождь там было очень шумно. Будто сидишь под мостом, по которому изо всех сил грохочет тяжеленный железнодорожный состав.

И на нашем чердаке мы проводили больше времени, чем на свежем дачном воздухе.

– Что они там все время торчат? – как-то раз забеспокоилась мама.

– Да хочется ребятам иметь свой угол. Свои тайны.

Угадал папа. Тайны у нас появились. Потому что мы не спускали с этого дома глаз. Вернее, бинокля. И по очереди наблюдали за домом и его обитателями. За их сложной и загадочной жизнью.

А загадок становилось все больше и больше…

Этот самый Грибков, который тащился от ужастиков, в доме, оказывается, не очень-то и жил. Он приезжал раза два в неделю, выходил из машины, входил в дом и… исчезал.

И как мы ни старались, никак не могли понять, куда он девается. Окна раскрыты, ветер отдувает занавески – в бинокль хорошо просматриваются все комнаты… А Грибкова нигде нет.

Часа через два-три он появляется в большой комнате, садится за дачный столик на шатких ножках и никаких ужастиков не смотрит. А долго пьет пиво, тыкает пальцем в калькулятор и что-то записывает в толстую тетрадь в черной обложке.

Потом – откуда ни возьмись – появляются еще двое, толстый и тонкий, оба в темных очках и в длинных цветных трусах. Поговорят с Грибковым, посмотрят в его тетрадь. А потом выходят из дома, забирают из машины коробки. В бинокль хорошо видно – с пивом, с водой и с пельменями. Уносят их в дом. А чуть позже несут эти коробки обратно и аккуратно укладывают в машину. Грибков садится за руль и уезжает.

Ничего не поймешь. А непонятное всегда тревожно. Ну зачем, скажите, одни и те же коробки таскать взад-вперед?

А один раз мы видели, как Грибков отсчитал им пачки денег. Это за то, что они коробки из машины вытащили?

Но самое странное – когда уезжает Грибков, дом вообще замирает. В нем не горит свет по вечерам, закрыты окна, будто никого там нет. А где же эти двое? В очках и трусах? Куда они деваются?

Отчасти наши сомнения разрешил Пал Данилыч во время традиционного вечернего обхода. Разговор завел я, а Лешка обменивался приветствиями с его зверями, которые в нем души не чаяли.

– А чего? Он там и не живет. У него дача в другой местности.

– А кто же там живет?

– Это, я тебе скажу, парень, вроде как охрана. Сторожат вроде. А чего там сторожить? Стула приличного не привезли.

– А чего-то их не видно.

– Не видно. – Пал Данилыч сердито хмыкнул. – Он их в комнаты, Грибок этот, не пускает. Они в подвале живут.

– Ничего себе!

– А чего? Подвал хороший. Большой, сухой. Свет есть. Чего еще? Он им пиво привозит.

– И обратно увозит, я видел.

– Это, я тебе скажу, парень, бутылки пустые, банки.

Чушь какая-то. Но кое-что прояснилось. И когда Алешка распрощался со своими друзьями, я рассказал ему о разговоре с Пал Данилычем.

Он рассеянно выслушал меня, потому что смотрел вслед зверям, которые тоже все время оборачивались на него и махали ему хвостами, и сказал:

– Все ясно. Они там выпивку подпольную делают. Он им пустые бутылки привозит, они их заливают – и обратно в город, на рынок.

– Участковому скажем?

– Хватит уже. Говорили.

Да, еще раз позориться не хотелось. А вдруг там ничего такого не делают? И все объясняется очень просто. Это еще наш любимый Шерлок Холмс заметил. Он говорил, что некоторые факты всегда могут сложиться так, что будут чрезвычайно загадочны. А на самом деле все объясняется очень просто, и они «не таят в себе никаких преступлений».

Забегая вперед, скажу, что Лешка был довольно близок к истине, но действительность оказалась куда ужаснее.

Наступил летний вечер. Мы сидели в семейном кругу возле своего нового дома и мирно беседовали.

На небе сияли звезды. За Мрачным домом поднималась багровая луна. Звенели комары, и квакали лягушки.

Трава была влажная от росы. Роса даже капала тихонько с листьев березы. Было прохладно и очень хорошо.

Мама, притулившись к папиному плечу, сказала мечтательно:

– Хочется, чтобы такой вечер никогда не кончался.

Алешка, притулившись к маминому боку, сказал ворчливо:

– И всю ночь не спать, да? До завтрашнего вечера?

– Ты совершенно неромантичный человек, – обиделась мама. – Ты лишен полета фантазии.

Как все-таки родители, даже самые хорошие, ошибаются порой в своих детях. У Алешки насчет фантазии как раз все в порядке. Даже, я бы сказал, большой перебор.

– Я тоже лишен фантазии, – зевнул папа. – Особенно, когда комары кусаются. – И звонко шлепнул себя по щеке.

– Завтра за водой надо сходить, – романтично помечтала мама. – И баллоны для плитки поменять.

– У меня завтра выходной, – стал отнекиваться папа, – мне отдохнуть нужно. А у детей каникулы. Им все равно делать нечего.

И тут ночную тишину разорвал дикий звериный вой. Я даже отскочил от Алешки, потому что в первый момент мне показалось, что это он взвыл от такой несправедливости.

А вой поднялся до невыносимой ноты и резко оборвался. Где-то возле Мрачного дома.

– Ого! – сказала мама. – Дичаем. – Она, видимо, тоже решила, что завыли мы с Алешкой. Или папа.

– Это не мы, – сказал папа. – Мы так не умеем. Это собака Баскервилей. Ну-ка, Алексей, принеси бинокль.