— Кто? Труба?

— Ага. Они на неё молятся, представляешь?

— А может, врач просто хреново знает английский?

Андрей звонко рассмеялся. Всегда поражался его заразительному смеху. Наверное, за счёт оптимизма и жизнелюбия Рыбаков и выглядел гораздо младше своих лет.

— Честно говоря, — сказал Андрей, — это труба не даёт мне покоя. Я видел схемы «Армстронга». Ничего подобного у них нет.

— Могли построить. Ты же сам перестроил двигательный отсек в своё время. Вот и они что-то придумали.

— Да… Но что именно?

— Может, какую-нибудь пушку? Чтобы сжигать метеоры? Может, они всё-таки хотят пройти через Облако напрямую?

Рыбаков небрежно махнул рукой.

— Не, Нил… Думаю, там что-то поинтереснее. Зачем бы они стали поклоняться пушке?

— Мы ничего о них не знаем, — пожал я плечами. — Абсолютно ничего.

Инженер улыбнулся и подмигнул мне.

— Но теперь у нас есть «язык». Может, она ещё что расскажет, когда окончательно придёт в себя.

Поднявшись из-за стола, Рыбаков подошёл к приборной панели. Посмотрел на индикаторы. Прикусил губу. А затем что-то нажал и забормотал себе под нос:

— Год… всего год… зараза.

Я знал, что он говорит о «первых». Судя по расчётам, уже через двенадцать месяцев «Армстронг» должен был подойти к Облаку смерти. Если им и правда удастся пройти его без маневра, то через пару лет они уже будут на Оруме.

Впрочем, и с маневром они обгоняли нас почти на десятилетие. Те жители «Ермака», которые были в курсе о спасении Лили, давно смирились с поражением. Знали, что наш ковчег не придёт на планету первым. Просто все мы хотели увидеть, как же он выглядит — этот новый мир.

— Что сделаешь для начала, когда сойдёшь на землю? — спросил я у Рыбакова.

— Построю воздушный шар, как древние люди. Буду смотреть на планету сверху.

Я улыбнулся.

— Не налетался за целую жизнь?

— Наша жизнь — вовсе не полёт, — покачал головой Рыбаков. — Мы здесь, как рыбы в банке. Разводим себя, словно форель на ферме пищевого блока, и думаем, что летим. Но я видел на записях, Нил… Видел, как летали раньше. Только люди Земли знали, что такое настоящий полёт. Ведь они наблюдали поверхность. Знали, что могут разбиться. И поэтому были свободными.

Андрей оглянулся и спросил:

— А что сделаешь ты?

— Отправлюсь к морю. Как в том древнем фильме, помнишь? «На небе только и разговоров, что о море и о закате. Там говорят о том, как чертовски здорово наблюдать за огромным огненным шаром, как он тает в волнах. И еле видимый свет, словно от свечи, горит где-то в глубине…»

Друг нахмурился.

— От свечи? От зажигания что ли?

— Нет, — усмехнулся я. — Раньше так назывались светильники. Их делали из липидной смеси, которую звали воском. Ещё до того, как открыли электричество.

Андрей задумался. Посмотрел на окна-экраны. А затем произнёс:

— Скорее бы, Нил. Скорее бы это случилось…. Знал бы ты, как я устал от бесконечного космоса.

***

В день, когда умер капитан, Лили впервые поднялась с постели.

На торжественном прощании с Иосифом она стояла посреди толпы. Многие косились в сторону девушки и тыкали в неё пальцами. Спрашивали друг у друга, откуда она взялась. Медики клялись, что видели её раньше среди механиков, механики доказывали, что она из пищевого блока, а те в свою очередь ссылались на экологов и говорили, будто она чуть ли не начальник всей экологической службы.

Никому и в голову не могло прийти, что Лили прибыла на «Ермак» из космоса.

Девушка же почти всё время молчала. Лишь на похоронах капитана, глядя как тело моего отчима медленно опускается в преобразователь материи, она тихо произнесла на ломанном английском:

— Творец забрал его душу. Его удел — вечность.

От слов Лили мне стало не по себе. По счастью, никто больше из экипажа не услышал девушки, иначе бы слухи обязательно поползли с удвоенной силой.

— Пожалуйста, не говори на людях, — шепнул я на ухо. — Им ещё рано знать, кто ты такая.

Я не догадывался, поймёт ли она, но Лили, кажется, поняла. Она посмотрела на меня и медленно опустила ресницы. Они были у неё длинные, как у моей матери, которую я знал лишь по видеофрагментам…

После похорон Иосифа, Рыбаков объявил, что не будет принимать звание капитана.

— Он должен был стать последним согласно замыслу, — сказал Андрей. — Так оно и случится. «Ермаку» не нужен десятый капитан. Нам осталось совсем немного. Ещё полтора года, а там уже возьмём прежний курс и дойдём по инерции.

Я оценил жест друга. И пообещал, что он станет вторым человеком, который спустится с «Ермака» на планету. Если б я мог передать Рыбакову свои гены, чтобы он запустил Трон, то наверное, бы так и сделал. Но это было не в моих силах. Михаил, создавший корабль, хотел, чтобы первым на Орум ступил именно его биологический ребёнок. В тридцать три года. И поэтому защитил систему от взлома. Никто, кроме меня или другого человека, зачатого от семени творца, не мог закончить экспедицию.

— Андрей… — сказал я как-то другу в капитанской рубке. — Признайся честно. Тогда, три года назад… Вы ведь могли просто не слушать меня, правда? Семя ещё есть. Вы могли взять любую женщину и, оплодотворив её, сделать нового хранителя Ключа.

Рыбаков усмехнулся.

— Могли.

— Тогда почему послушали? Ведь это не рационально. Мы бы прибыли на планету первыми, если б не повернули за шаттлом.

Андрей долго молчал, глядя на звёзды. А затем ответил:

— Потому что это космос, Нил. И иногда здесь приходится жертвовать. Пусть даже собственными мечтами.

***

Лили почти не разговаривала.

Она не помнила большую часть жизни на «Армстронге», либо делала вид, что не помнила. Из её редких скупых рассказов выходило, что она была там кем-то вроде психолога. Человека, чья главная функция сводилась к долгим беседам с экипажем с целью снятия напряжения.

Возможно, поэтому она теперь и молчала.

И может, именно по той причине — потому что наши с ней миссии на кораблях были схожи — я впервые в жизни испытал по отношению к ней чувство, которого никогда не знал раньше.

Глядя на её зелёные глаза с тяжелыми веками, я словно вспоминал прошлую жизнь. Казалось, будто мы с ней были знакомы давным-давно, ещё на Земле, но потом судьба разлучила нас, чтобы теперь, спустя три столетия и миллиарды пройденных километров пустоты, свести снова под металлическим небом ковчега.

— У тебя красивые волосы, — говорил я, когда мы в очередной раз сидели в капитанской рубке