погибала и дважды возрождалась) предпочтительнее, оправданнее прибегать к использовавшемуся в конце XIX в. – начале ХХ в. определению – «негосударственные» или «негосударственнические» периоды, этапы зависимого состояния в жизни нации, тем не менее продолжавшей существование и в самых экстремальных условиях. То есть не считать термины «гибель нации» или «смерть нации» абсолютными, понимать их относительность, условность. Думается, что, по большому счету, не вполне убедительным является и использование терминов «неисторическая нация», как и «низшая нация», «неполная нация» применительно к украинцам[31].

3. Грани Переяслава

Маршруты истории, с одной стороны, являются воплощением глубинных общественных закономерностей, а с другой – приводят к весьма существенным, порой непредсказуемым и труднопостижимым изломам в поступи, судьбе стран, народов, наций. С полным правом это соображение можно отнести к свершившемуся в начале 1654 г. в Переяславе.

Дозревшие до антагонистических украинско-польские отношения вылились в казацкое восстание, зародившееся в Запорожье, очень быстро охватившее все слои тогдашнего общества и развившееся в масштабную войну украинцев против польского владычества[32]. Думается, есть все основания поддержать и сформировавшуюся в последние десятилетия научную концепцию, квалифицировавшую события в 1648–1654 гг. Украинской национальной революцией[33].

Ознаменовавшийся кардинальными переменами во многих областях общественной жизни феномен положил начало складыванию непростых украинско-российских отношений.

Особую историческую роль тут сыграл Переяславский договор, заключенный 9–10 января 1654 г. в Переяславе[34]. Он увенчал немалые усилия гетмана Б. Хмельницкого: с 1648 по 1653 г. в Москву с неизменной просьбой к Алексею Михайловичу принять «под высокую царскую руку» Войско Запорожское было направлено 14 посольств[35]. Отделявшиеся от Речи Посполитой, постепенно становящиеся на ноги, все более уверовавшие в свою самобытность и историческую миссию украинцы в лице своей элиты неуклонно эволюционировали от первоначальной идеи достижения казацкой автономии в составе Польши к насущной необходимости этнически-государственной особности, самостоятельности[36].

Северо-восточный сосед долгое время вел себя, в силу разных причин, весьма сдержанно, не торопился отвечать на предложения, в свою очередь, направив к Б. Хмельницкому 14 своих посольств с целью ознакомления с ситуацией, определения возможных последствий предлагавшихся соглашений. Затяжной диалог наряду с другими факторами (например, противодействия турецко-татарскому влиянию) постепенно все же вел к сближению позиций, преследовал не столько цель воссоединения украинцев и россиян (московитов) в едином государственном организме, сколько выражал стремление в условиях войны с Речью Посполитой заключить союзнический пакт, взаимоиспользуя обстоятельства прошлой совместной истории, генетической памяти, культурной, конфессиональной и языковой близости, обеспечить победу над Польшей, одинаково враждебной и украинцам и россиянам. Такая перспектива представлялась вполне реальной, учитывая и украинско-польские и московско-польские противоречия, незалеченные раны и незабытые совсем недавние (по историческим меркам) обиды. Ни на что подобное украинцам нельзя было рассчитывать даже в случае удачного дипломатического прогресса в отношениях с другими соседями – с Османской империей, Крымским ханством, Молдовой, Трансильванией, Семигородом и Швецией. Поэтому принятие Войска Запорожского под протекторат царя стало вполне логичным результатом развития российско-украинских взаимоотношений революционного времени, в котором реализовалась сложившаяся в Центрально-Восточной Европе конфигурация регионального международного взаимодействия, а московская политика гетмана Б. Хмельницкого вполне оправдала себя, имеет все основания быть признанной положительной[37]. Правда, появилось немало авторов, стремящихся обнажить теневые стороны Переяслава, а за ними и тех, кто вообще готов считать свершенное непростительной, непоправимой ошибкой, а Б. Хмельницкого даже предателем украинского народа[38].

Думается, не вполне обоснованными, скорее односторонними являются оценки украинско-российского соглашения 1654 г. лишь как военного союза двух равноправных государственных субъектов. Последствия договора с Москвой оказались значительно более сложными, в том числе и с точки зрения своей исходной асимметрической обусловленности, и еще более судьбоносными, неоднолинейными даже в упомянутой судьбоносности.

Впрочем, в оценке Переяславского соглашения, его исторических последствий проявилось столько различных, вплоть до взаимоисключающих, точек зрения, что их далеко не всегда могут охватить, проанализировать даже специальные историографические исследования. Со временем стала проявляться тенденция не только к множественности вариантов оценки Переяславской рады, но и к сужению сюжетов, посвященных ее решениям, а хронологически последующие события все более начали рассматриваться без тесной увязки с достигнутыми соглашениями и даже с уклоном их противопоставления замыслам и расчетам украинской стороны, Б. Хмельницкого.

Достойны изумления и довольно частые, порой шокирующие колебания в трактовках исторического события, причем в кратчайших хронологических рамках – скажем, за последние полтора десятилетия. Представляется излишним разбираться в конъюнктурных соображениях и искусственных умозрительных схемах авторов множества публикаций, среди которых научных критериев придерживаются не многие. Не ставя перед собой задачи создания «путеводителя» по имеющимся концептуальным расхождениям (конечно, зная о их существовании и имея соответствующие субъективные рефлексии), все же думается, в контексте данной работы нет потребности углубляться в малоконструктивные дискуссии вокруг собственно решений Переяславской Рады, позиции сторон, последовавших вскоре «Мартовских статей», как попытки задокументировать, конкретизировать достигнутые договоренности. В данном случае более целесообразно сконцентрировать внимание на итоговом эффекте, полученном в результате украинско-русского сближения[39].

Идя навстречу славянским собратьям, Москва заняла позицию помощи Украине – казацкой гетманской державе, вступила на ее стороне в войну против Речи Посполитой[40], предопределив исход противоборства. Спору нет, во многом благодаря этому украинцы получили возможность не просто сохранить свою этническую природу, но и обрели достаточно надежную перспективу, даже гарантию для ее упрочения, развития, формирования полноценного национального организма. Однако этот процесс оказался далеко не простым, не однолинейным. Тут же проявились факторы, усложнившие национальный генезис. Совсем не апеллируя к чьей бы то ни было злой воле, тем не менее надо представлять себе, как смотрели, как подходили к проблеме взаимоотношений с украинцами из северо-восточного центра.

Москва считала Переяславский договор началом совсем не формального, а физического установления военно-политического контроля над Войском Запорожским (официальное название тогдашней Украины). Хорошо известно, что всегда это стремление обосновывалось историческими правами на давнерусское наследие, объединение всех православных в одном государстве. Считая эту тему заслуживающей особого рассмотрения, прагматизм ситуации проглядывает явственно – получить непосредственный доступ к украинским материальным, финансовым, человеческим ресурсам (ничего противоестественного тут обнаруживать не стоит). Однако, при этом брали свое и более далекоидущие – геостратегические расчеты.

Во-первых, закреплением в регионе (конечно, для этого надо было ограничить полномочия гетманского правления, взять территорию под контроль царских воевод) можно было ослабить геополитические и экономические позиции Речи Посполитой как «вечного врага» и основного конкурента в Восточной Европе.

Во-вторых, отодвинуть подальше от центральных районов страны границы территорий, контролировавшихся главными идеологическими врагами православного славянства – «латинянами».

В-третьих, приблизить границы Российской державы к европейским странам, лежавшим «за Польшей», уменьшив тем самым свою зависимость, устранив сложности в экономических, прежде всего, торговых сношениях, чему Речь Посполитая была неформальным барьером.