Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я выпил немного виски, Джулия. Одну или две порции. Вот и все. Мы сидели в лодке и выглядывали рыбину в воде. Было весело. Пицца и мороженое им надоели. Мне очень жаль. Я не хотел тебя расстраивать.
— Сегодня одну порцию. Завтра две. На следующий день — три. — Она взвешивает в руке чайник.
— Теперь все по-другому.
— Неужели?
Джулия поворачивается к плите, и я ее не узнаю. Изгибы тела, мягкость, сияние — все пропало. Она похудела, стала хрупкой — вот-вот разобьется. И тут появляется он, подходит к Джулии, вдыхая воздух, которым должен дышать я, произносит слова, которые вертятся на языке у меня. Джулия отводит взгляд, а я смотрю то на нее, то на него.
— Все будет хорошо. — Его глубокий голос даже мне кажется убедительным. Меня он еще не заметил, но я-то замечаю, как его рука ложится на плечо Джулии. — Поверь. — Эффектная улыбка.
Джулия дергается и в упор смотрит на меня. Поправляет завиток волос.
— Дэвид, — нервно произносит она. Я понимаю: ей хочется как можно быстрее с этим покончить. Джулия не стала бы выставлять его напоказ. Она боится причинить мне боль. — Это Марри, отец Алекса и Флоры.
Дэвид оборачивается.
— Рад познакомиться, Марри. Дети у вас чудесные. — Я даже не заметил, как он пересек кухню, но ко мне уже тянется ладонь — для ритуального рукопожатия, которое подтвердит, что такой расклад меня устраивает. — Я доктор Дэвид Карлайл, — добавляет он, — лечащий врач Мэри.
Я молчу, потом тупо спрашиваю:
— Правда?
Беру его руку, ощущаю теплую гладкость кожи и понимаю, что вот он — момент, когда Джулии наконец удастся от меня ускользнуть.
— Твоя мать сейчас спит, — обращается он к Джулии, — лекарство поможет ей отдохнуть.
— Спасибо, что зашел, — мягко говорит Джулия. На меня она больше не смотрит. Я наблюдаю, как она сжимает губы, разглаживает свитер, выпрямляется. Она явно рада, что момент, которого она боялась, миновал безболезненно.
— А я и не знал, что бюджет министерства здравоохранения позволяет докторам наносить домашние визиты.
Дэвид молчит, обдумывая мое замечание. По лицу его разбегаются дружелюбные морщинки.
— В принципе, вы правы. Но Мэри — особая пациентка. Джулия очень беспокоится о ней, и я решил зайти. Мне несложно. — Докторская улыбка буквально озаряет кухню.
Теперь понятно, почему Джулия ослеплена.
Наступило Рождество. Мы извлекли из чулок подарки, съели индейку, запустили фейерверки и, как обычно, покатили в Уизерли, чтобы поздравить маму. Она не любит без надобности покидать ферму. Но в это Рождество все было иначе, словно из нашей жизни выкачали энергию.
— А у папы будет индейка? — спросил Алекс, когда мы ехали по шоссе к Нортмиру.
— Захочет — приготовит.
Я и не задумывалась, какой рождественский ужин ожидает Марри. Попыталась отогнать эту мысль, но безуспешно.
— А подарки? — не отставал Алекс.
Образ праздника, который его отец провел в одиночестве, стал еще более мрачным. Мы свернули к ферме, и я про себя выговорила маме за переполненный почтовый ящик — похоже, его не опустошали уже несколько дней. Резко затормозив, я выскочила из машины и сгребла отсыревшие газеты. Ветер с дождем хлестали лицо.
— Знаешь, мы можем собрать для него что-нибудь вкусное, когда он заедет за тобой завтpa. — Я вытерла лицо и вырулила на длинную подъездную дорожку.
Алекс не спешил радоваться.
— Вы с папой вечно заняты и подарки друг другу не купили. А у нас с Флорой для вас общий подарок.
Я хотела сказать, что в этом году все иначе, потому что мы с папой расстались. Мы больше не любим друг друга. И не собираемся ничего дарить. Но ради Алекса я готова была купить Марри подарок — как только откроются магазины. Мы красиво завернем его, напишем открытку, и Алекс с Флорой преподнесут его отцу на второй день Рождества. Но Алекс все не успокаивался. Когда мы остановились у дома, он предложил купить бутылку виски — «Ведь папа его любит, правда?».
Я расстегнула ремень безопасности и помогла освободиться Флоре.
Мы приехали, — оживленно показала она и вынырнула из машины навстречу Мило. Он почему-то не особо обрадовался нам, да и вообще выглядел странно: грязный, понурый.
— Мило, что случилось, малыш?
Взгляд мой наткнулся на катышки навоза, они были повсюду на обычно безупречно чистой галечной площадке. У крыльца две козы увлеченно обгладывали растения в горшках. Веревка, на которой сушили белье, оборвалась, на траве валялись простыни. Рядом с козами суетились цыплята.
Далеко не идиллическая картинка деревенской жизни, которую обычно являл миру Нортмир. Так непохоже на мамину ферму Она бы такого просто не допустила.
Я постучала в заднюю дверь, но ждать ответа не стала. Вытащила из сумки ключи, и мы быстро вошли внутрь. Очаг в кухне не горел, и это само по себе было странно. Обычно оранжевые угли в камине мерцают с сентября по март, обогревая весь дом.
— Мама! — позвала я. — Мы приехали.
У меня заныло сердце.
— А куда ушла бабушка? — удивился Алекс.
Пальто мы так и не сняли.
— Мама! — Я распахнула дверь в коридор и крикнула уже во весь голос, чтобы было слышно по всему дому: — Мама, это мы! Ты здесь?
Странно, что не видно и ее подопечных, уж их-то должно было взволновать появление гостей. Я с ними еще не встречалась и, по сути, мало что знала о брате и сестре, которые недавно поселились у мамы, взявшей их под опеку. Но в доме стояла тишина, нарушаемая лишь нашим дыханием да клацаньем когтей Мило по каменным плитам кухни.
— Дети, вы подождите здесь. И Мило пусть побудет с вами. Мне кажется, он истосковался по ласке.
Я обратилась к Флоре, предлагая ей позаботиться о Мило. Руки у меня дрожали, и лицо дочери напряглось.
Оставив детей в кухне, я поднялась по лестнице. Наверное, у нее грипп, а может, расстройство желудка и она не встает с кровати, пыталась я себя успокоить. Когда же мы разговаривали в последний раз? Обычно это происходит раз в неделю, и сейчас мы созванивались каких-то три дня назад. И она прекрасно себя чувствовала, радовалась приближению праздника, хотя так и не согласилась встретить Рождество у нас. Слишком уж она привязана к ферме. Только здесь она чувствует себя в безопасности.
— Мама, ты дома? — Я больше не кричала. Старалась говорить веселым голосом — а вдруг окажется, что с ней все в порядке и она просто зачиталась у себя в спальне, в обществе чашки горячего чая и коробки салфеток. — Мама!
Я заглянула во все комнаты второго этажа, затем поднялась в отремонтированную мансарду над амбаром, где жили приемыши.