— Вот ордер, — говорит пристав, человек в сером, и сует Фиату свое удостоверение. — Я пришел описать имущество, подлежащее аресту. — Ордер, продолжает он, дает ему право вызвать полицию, а полиция взломает дверь. Пристав вовсе не груб, скорей вежлив, он вежливо говорит, что не имеет смысла чинить ему препятствия.

Потом он вслух зачитывает кое-что из документа, который принес собой:

«Согласно закону, надлежит оставить в распоряжении должника все предметы, необходимые и достаточные для скромного существования. В каком объеме применяется данная норма в каждом конкретном случае, предоставляется решать судебному приставу.

Не подлежат аресту:

необходимые предметы обихода (кровать, шкаф, стол и стулья, кухонное оборудование, холодильник, стиральная машина);

простая одежда;

предметы, необходимые для профессиональной деятельности;

личные вещи, как то: обручальное кольцо, фотографии;

предметы, имеющие низкую стартовую продажную цену, транспортировка которых связана с большими издержками;

книги, печатные издания, служащие учебно-образовательным целям».[1]

Кроме телевизора и DVD-проигрывателя, в квартире у друзей, по заключению исполнителя, обнаружились только неотъемлемо необходимые предметы обихода. Как кстати, что Финценс, уходя в собор, захватил свой ноутбук.

— Эти два прибора я изымаю, — пристав хлопает Фиата по плечу. Вообще, когда кто-то посторонний трогает его, да еще в неприятной ситуации, это задевает какую-то необычайно чувствительную струну Фиата, которая, если ее зацепишь, так дрожит, что невольно сжимаются и начинают работать кулаки. Фиат, зная это, поспешно скрестил руки на груди, но все-таки возражает:

— Эта техника принадлежит не мне.

Пристав растолковывает, что он не обязан и не уполномочен на месте выяснять конкретные имущественные отношения, после чего водружает телевизор и плейер на зеленую тележку. Все подлежащие аресту предметы, находящиеся в распоряжении должника, пристав обещает указать в протоколе; равно как и имущество лиц, проживающих вместе с должником, его друзей, родственников, в том случае, если означенное имущество предоставлено ими в пользование должнику. Соответственно, таковые собственники имущества должны будут отметить в протоколе свои вещи. Судебный чиновник выкладывает эту информацию, сопя и пыхтя. Затем он опять раскрывает свою папку и зачитывает:

— Собственно собственник должен располагать собственно доказательным материалом. Собственно доказательными считаются товарные чеки и счета, с указанием фамилии покупателя, каковым является соответственно собственник данных предметов. На основании решения суда о признании собственно доказательного материала достаточно доказательным в каждом отдельном случае, или в случае непризнания его таковым, суду для рассмотрения предоставляются все предметы, способные способствовать принятию справедливого судебного решения.

— Честь имею, господин Нойперт, — пристав откланивается вежливей некуда.

* * *

— Ничто не случается само собой, — говорит Финценс, вернувшись и застав Фиата в полнейшем расстройстве. У Фиата долги, он скрыл это от друга. Скрыл? — нет, не то слово. Он просто еще не рассказал о долгах.

— Теперь ты понимаешь, почему я румын? Допустим, я где-нибудь работал бы, зарабатывал деньги, получал зарплату, что мне бы это дало? Зарплату забрали бы в счет погашения долга. Много денег ушло бы даже не на оплату судебных издержек, а банку, которому я якобы задолжал.

— Якобы? Так есть у тебя долги или нет? По всей вероятности, есть, ибо в ином случае я не лишился бы телевизора.

— На меня их навесили. Это долги другого человека, но отвечать приходится мне…

— Значит, надо подать на него в суд! В конце концов, есть какие-то варианты!.. — Финценс занервничал и даже срывается на крик.

— Ни за что. — И всё: Фиат умолкает и молчит как рыба.

— И сколько же ты должен?

Фиат выдергивает красные ниточки из обивки кресла, на котором сидит.

— Кухня — неподходящее место для этого разговора, давай-ка сменим тему. Уж как-нибудь выкручусь. Ты принес мороженое?

— Мороженое!! — ревет Финценс во весь голос. Он уже не нервничает — он в ярости. — Я в соборе был, дорогой мой! Работал! Я ра-бо-тал!!! Некоторые люди, понимаешь ли, ра-бо-та-ют!

Фиат выдергивает следующую красную ниточку.

— И хватит портить мои вещи! — взвизгивает Финценс.

Никогда еще Фиат не видел, чтобы его друг так злился, а ведь кто как не он обычно приговаривает, мол, телевизор — дрянь, еще хуже, чем газетенка с телепрограммой.

Из-за денежных забот на все разговоры друзей набегает облачко, подобно тени от платанов, стелющейся по горячему асфальту. Любые слова, если они не имеют отношения к деньгам, покупкам, выплатам, слипаются и остаются в глотке.

Жара дочиста вымела прямые улицы, которыми славится этот город, расчерченный как шахматная доска, а может, прохожие канули, расплавившись в горячем асфальте. Только Фиат бредет куда-то в одиночестве. Финценс сказал вчера, что он, Фиат, по натуре — ледяной кубик. Всюду зной, пекло, но тем сильней в человеке внутренний холод, сказал Финценс, человек-потребитель холоден, а объяснение следует искать в том, как раскладывают в универсамах товары и продукты. Это одна из теорий Финценса. Все упаковано, и если заглядишься на голую помидорину или, чего доброго, станешь лапать ее рукой, не защищенной полиэтиленовой перчаткой, — эти перчатки везде выложены, — ты потом терзаешься чувством вины, как будто нарушил какой-то запрет. Перчатки все в дырочках, они дышат, да-да, перчатки живые, потребитель же у них, у перчаток, под каблуком, и все его желания сходят на нет. Потому что потребителя уже ничто не волнует, даже самые соблазнительные фрукты. Вокруг жара, а в сердце — стужа, говорит Финценс.

Фиат больше не ездит в электричках. На вокзал он приходит только полистать газеты, их там, бесплатных, навалом. Что-то странное творится с его организмом, мучает жажда, не дает покоя, и сколько ни пей, а два шага сделаешь, и язык опять прилипает к гортани. Питье он находит в алюминиевых банках: подбирает их на улице, на скамейках в парке и жадно допивает остатки тепловатой колы, лимонада, заодно с чужими слюнями.

В универмаги он теперь не наведывается, вот уже несколько дней как не примерял ни одной тряпки. Надежда найти деньга, нащупать в кармане купюру, которую можно взять себе, которая станет его собственной, эта надежда, так долго согревавшая его душу, нежно лелеемая надежда, ныне кажется ему чепухой.

Вид впервые обнаружен и описан в Анголе. Произрастает во влажных вечнозеленых лесах Западной Африки.