— Вашей беседе со мной мешает то, что я не шести футов ростом и не затянут в чёрное с ног до головы?

— Признаюсь, ваше несходство с героем романа меня несколько обескуражило, — честно ответил я. — Что тогда вообще из романа Моппера имеет отношение к вам, кроме вашего имени?

— События, — коротко сказал он, затем прибавил: — События, в которые мы оба, я и Алистер, оказались вовлечены.

— Простите, мистер… как ваша фамилия? — споткнулся я. Он улыбнулся с мягкой настойчивостью.

— Мирослав. Для вас — просто Мирослав. Моя фамилия в действительности вам совершенно не интересна. Вас волнует другое — могло ли хоть одно из событий, случившихся в романе, иметь место на самом деле.

— Именно это я и хотел спросить, — оживился я. — Как вы могли участвовать в событиях, которые заведомо фантастичны? Не будете же вы утверждать, что, к примеру, собака-оборотень тоже существовала?

— Разумеется, нет, — с готовностью ответил он, — и вы не хуже меня знаете, что оборотней не бывает. Алистер придумал её ради красного словца.

— А девушка в белом?

— Леди, описанная в романе как «девушка в белом», — моя дочь, и она-то как раз существует.

— Позвольте вам не поверить, — возразил я, — поскольку это невозможно. Вы так молоды. Десять лет назад у вас не могло быть взрослой дочери.

(Я хотел добавить: «да и сейчас вряд ли», — но побоялся попасть впросак на тот случай, если ему всё-таки около сорока и он хорошо сохранился.)

— Я несколько старше, чем это кажется, — сдержанно отозвался Мирослав. Я не утерпел:

— И сколько же вам в действительности лет?

— А сколько нужно для вашего репортажа? — отрезал Мирослав. Я был раздосадован и отчасти даже оскорблён.

— Неужели для вас так трудно сказать правду?

— Правда написана в «Мирославе боярине», мистер Джейсон. А верить ей или не верить — это уже ваше дело.

Холодок пробежал у меня по коже, но я взял себя в руки.

— Вы утверждаете, что на вашей совести то, что совершил герой романа? — попытался поймать его я. Мирослав не смутился ничуть.

— При чём тут совесть? Мою совесть это совершенно не беспокоит.

— Но как же вам удалось избежать правосудия? — спросил я, подыгрывая и не веря ему. Скорее всего, и он, и Моппер всё-таки мистифицировали меня. Он тщательно оправил на шее шарф (по всей вероятности, скрывавший следы упомянутого им ранения).

— Не нужно вчитываться в роман внимательно, мистер Джейсон, чтобы понять, что такие вещи лежат вне компетенции правосудия. Выпороть море у вас в Англии, к счастью, ещё не пытались. Впрочем, кое-кто из участников событий, как вы помните, попытался осуществить надо мной правосудие частным порядком — с помощью альпенштока. Я настоятельно не рекомендовал ему этого делать, но случилось то, что случилось.

— Неужели вы признаетесь даже в такой ужасной подробности, как… как 27-я глава? — изумлённо переспросил я. — Там, где Элоиза…

— Вы имеете в виду эпизод с бокалом? — беззастенчиво переспросил он. — Что ж, это была неудачная шутка в отчаянном положении. Кстати, её звали вовсе не Элоиза. Все имена в романе, кроме моего, — вымышленные.

— Простите, но я не могу вас понять, — сказал я. — Вы, насколько я могу судить, образованный человек и приятный собеседник; вы не имеете ничего общего с отвратительным чудовищем, выведенным в романе Моппера. Не хотите ли вы заставить меня поверить, что совершить такие вещи возможно? Сама человеческая природа восстаёт против мысли об этом. Как хотите, а такое бывает только в готических романах, но не в Англии двадцатого века.

Мирослав приподнял тонкую изогнутую бровь.

— Вот как? — насмешливо переспросил он. — Посмотрите в окно. Что вы видите?

— Почему в окно? — недоумевая, переспросил я. — Ну, хорошо, я вижу темноту.

— Куда девается темнота при солнечном свете?

— Это вопрос из области физики или из области морали? — уточнил я, иронизируя над детской наивностью этого вопроса. Он встал с кресла и прошёлся по комнате, заложив руки в карманы.

— Боюсь, на этом наш разговор придётся окончить, мистер Джейсон. Вы ещё неинтереснее, чем я ожидал. Я ответил честно и прямо на все ваши вопросы, но мои ответы вас не устраивают, потому что вы заранее решили, чему верить, а чему нет. Я задал вам всего два вопроса, и вы не сумели на них ответить. Считаю бессмысленной дальнейшую трату времени на переливание из пустого в порожнее. Тем более что мне пора.

Мирослав несколько картинно наклонил голову в знак прощания, взялся за ручку стеклянной двери, повернул её и растворился в темноте сада. Видимо, он решил уйти тем же путём, каким пришёл сюда.

Я ошеломлённо огляделся, сомневаясь, что беседа, имевшая место в этой комнате, мне не приснилась. Тут дверь, ведущая в холл, открылась, и в гостиной появился Моппер.

— Ваш друг меня покинул, — сказал я, — и несколько неожиданно для меня. У мадьяр так принято?

— Мирослав действует исходя только из своих собственных соображений, одному ему известных, — вздохнул Моппер. — Я знаком с ним вот уже десять лет и не могу похвастаться, что постиг его мотивы и побуждения стопроцентно. Примите мои извинения за то, что он обошёлся с вами не вполне учтиво.

— Скажите, мистер Моппер, — отважился поинтересоваться я, — а вам он тоже задаёт вопросы, не имеющие ответа?

— Все его вопросы имеют ответ, — с непонятным смешком отозвался Моппер, — только ответ часто дорого стоит. О чём он вас спросил?

— «Куда девается темнота при свете дня?» Честно говоря, мне этот вопрос показался дурачеством. Должен ли и взять на себя роль маленького мальчика и ответить «под кровать»?

— Ну, этот вопрос из самых заурядных. Считайте, что он вас пощадил, — сказал Моппер, зажигая свою трубку. — Не хотите ли папиросу? Теперь, когда он ушёл, мы можем закурить. Он не выносит табачного дыма.

— Спасибо, — сказал я, прикуривая. Затяжка несколько успокоила меня, и я смог расслабиться. — И что же, вы знаете ответ?

— Знаю.

Писатель пустил в потолок кольцо дыма и вынул трубку изо рта.

— Солнечный свет прогоняет темноту, — проговорил он, — но он не в силах заглянуть внутрь сердца человека. И при свете дня там остаётся тьма.

Из дневника Вирджинии Вульф

4 апреля 1913. Сегодня я не утерпела. Честно сказать, всё это время я боялась — что скажут обо мне мои высоколобые друзья, узнав, что я проявляю интерес к чтиву наподобие «Мирослава боярина»? Репутация интеллектуального читателя дорого стоит и зарабатывается с трудом; в крайнем случае, скажу, что мне предложили большие деньги за рецензию. Я ведь так и не прочла роман в первом издании — мой отец счёл его легковесной чепухой, и я должна была ему верить, ведь мне с малолетства стремились привить литературный вкус. Короче говоря, я отправилась в «Хэт-чард»[1]где и стала обладательницей весьма любопытного экземпляра второго издания.