«Эй, добро утро! Я — большой блин. Разрешите мне надеяться на то, что меня немедленно вымажут нутеллой? Как я люблю нутеллу! Мммм! Да-да! И побольше, побольше!»

Мы смеемся, как мы всегда смеемся, когда Хели выделывает свои штучки. И Фини принимает участие в наших дурачествах, вследствие чего мармелад с ложки попадает ей не в рот, а на пижаму. Ничего, переживем!

«Желает ли женушка блин?» — вопрошает поющий повар.

«Нет, большое спасибо»

Женушке пора поторапливаться, у нее назначена встреча.

«Мама, когда ты вернешься?» — спрашивает Тимо. И, не дождавшись ответа, срывается с места и виснет у меня на шее.

«После обеда я уйду на работу, мое сокровище. Но вы с папой пойдете гулять, а когда вы вернетесь, я уже, скорее всего, буду дома».

Объятия Тимо становятся все крепче. Он льнет ко мне все теснее.

«Я тебе не отпущу!»

«Мама!» — теперь ко мне на руки просится и Фини.

«Нет! Моя мама! Целиком!»

Я, несмотря на спешку, позволяю Тимо повисеть на мне подольше. Наслаждаюсь искренностью его чувств.

Ему через несколько месяцев исполнится семь. Уже большой мальчик. Кто знает, как долго еще он будет меня обнимать? Как долго не будет стесняться проявления чувств?

Но сегодня, во всяком случае, можно пообниматься подольше, до тех пор, пока обоим не покажется достаточным.

«Иди ко мне, Фини!» — зовет Хели. И берет Фини на руки.

Мы раскачиваемся под музыку. Несколько тактов. После чего я опускаю Тимо на пол. Он доволен. Он сыт. И не только едой. Теперь мне действительно пора.

«Баба!» — Фини машет мне ручкой из объятий Хели.

Поцелуй Хели, поцелуй Фини, поцелуй Тимо.

«Счастливой прогулки! Фини, счастливого пребывания у няни!»

«До скорого, Пахлович!»

Пахлович — это я. До скорого! — так прощается Хели. Со всеми. И всегда. Это его фирменная привычка.

«Пока, мама, не скучай на работе!» — кричит мне вслед Тимо. Я закрываю за собой дверь. Сажусь в машину.

Погода прекрасна. Сияет солнце. Я выжимаю педаль газа.

С чего? С чего начать. Еще раз с Великого Четверга, 20 марта 2008 года. С того самого момента, когда солнечным ясным днем мой муж Хели за рулем автобуса уехал по направлению к железнодорожному переезду, что в соседнем от нашего городке. Это был красивый желтый клоунский автобус, который вызывал у прохожих улыбки. И это был железнодорожный переезд без шлагбаума.

Машинист и не мог вовремя затормозить. Наш автобус выбросило с железнодорожных путей. Хели скончался сразу. Наши дети получили ранения, несовместимые с жизнью. В таком виде эту новость передали по радио. В таком виде она появилась в газетах 20 часов спустя.

Этот миг изменил всю мою жизнь. Он лишил меня семьи, он обрек меня в одиночестве продвигаться вперед по жизненной целине. Метр за метром, шаг за шагом, день за днем.

Моим путем.

Где я была в тот момент, когда случилось несчастье? Я спрашиваю себя об этом снова и снова. Может быть, я была в супермаркете и как раз опускала шоколадного динозавра в тележку? Что делали при этом Тимо и Фини — смеялись ли они еще, думали, дышали? А когда я на парковке радостно общалась со своей мамой по мобильному телефону, — билось ли еще сердце Хели или уже перестало?

Как бы часто я не задавала себе все эти вопросы, ответ всегда один: понятия не имею. Я не ощутила момента, и никаких предчувствий у меня не было. И, когда няня Фини позвонила мне на мобильный телефон, я испытала скорее глухое раздражение.

Типичный Хели. Разумеется, он все прошляпил. И не привез вовремя Фини к Эдит.

Обратила ли я внимание на дрожь в голосе Эдит? Насторожило ли меня хоть что-нибудь?

Я не ощутила момента, и никаких предчувствий у меня не было.

«Знакомая только что вернулась из Такерна. Она говорит, на железнодорожном переезде в аварию попал клоунский автобус».

Глубоко в моем подсознании начинается оркестровая какофония страха. Дирижер беспощаден. Крещендо все нарастает, пока не достигает угрожающей, невыносимой интенсивности. От которой сверлит в ушах, которая корежит тело.

«Что такое? Авария? Что случилось?»

Мой голос тих. Слишком.

«Подробностей не знаю. Не я там была, а моя приятельница».

Голос Эдит дрожит.

Я повторяю вопрос:

«Что случилось?»

Паника охватывает меня.

«Толком не знаю, — лепечет Эдит. Она что, плачет? Или мне послышалось? — Подруга только сказала, что на переезде авария. И что на путях стоит клоунский автобус».

«Еду туда!»

Там, где когда-то было сердце, — теперь барабан, в который кто-то бьет и бьет. Слишком громко. Слишком часто. Эта какофония пронизывает до кончиков пальцев ног.

Туда! Немедленно.

Мне предстоит полчаса мчаться по трассе. Способна ли туда доехать, способна ли управлять машиной — об этом я не задумываюсь.

На железнодорожном переезде клоунский автобус. Стоит.

Цепляюсь за этот глагол, как за соломинку.

Автобус стоит.

Покуда он стоит, а не лежит — ничего страшного произойти не может.

Автобус стоит. Стоит автобус! Туда. Еду.

Моя нога то выжимает, то отпускает педаль газа. Я стремлюсь вперед, за своим взглядом. Я вижу только дорогу или тахометр.

Не гнать. Ехать осторожно. Доехать до Такерна. Во что бы то ни стало. Вперед. На помощь Хели. На помощь детям. Стоит автобус.

«Боже. Позволь им уцелеть! Позволь им остаться живыми и невредимыми. Пожалуйста. Пожалуйста! Пожалуйста, Господи!» — кричу я в голос, все громче и громче.

Набираю номер мобильного телефона Хели. Гудки — номер свободен. Сейчас, сейчас он ответит. Я надеюсь. Гудки — номер свободен. Ответь, умоляю. Гудки — номер свободен. Я молюсь. Включается автоответчик. Я понимаю. Случилось. Что-то ужасное.

Кто-то умер.

На меня вдруг обрушивается цунами образов. Моя голова — как телевизор, демонстрирующий семь программ одновременно. И каждый канал транслирует фильм-катастрофу.

Хели мертв. Хели переехал кого-то. Хели загубил невинную жизнь. Тимо мертв. И в этом виноват Хели. Фини погибла. Хели погиб, дети стоят одни на дороге. Хели жив, дети погибли.

Как дико. Я допускаю любые варианты. Кроме одного.

Мертвы все.

Такое просто не приходит в голову.