Лушке тринадцатый год, Любаве девятый. Анея средняя сестра, в Рязани живет еще младшая – Олена. Олена, по мнению Лушки, дура, потому что, будучи боярышней, вышла замуж за простого кузнеца. Ну и что, что по любви, все равно дура! Не надо влюбляться в кого попало. Козельск с Рязанью не сравнить (кто бы спорил), там посад и то больше. Зато у Козельска детинец поболее рязанского будет! В Козельске прежний князь погиб на охоте («лось копытом по зубам вдарил»), а нынешний мал, поэтому в качестве жениха никому не годится: «Ваське всего четыре года». Ну, мне-то что, у меня жених уже есть, а вот если Лушке придется выходить замуж, так за кого?

Сестрица мечтательно закатила глаза, вспоминая моего жениха:

– Боярин Андрей хорош…

– А ты откуда знаешь?

Сейчас скажет, что и я знаю, просто забыла, получится настоящий позор. Я не слишком жаждала знакомиться со своим нареченным даже заново, но тронутая невеста, не узнающая собственного жениха, наверное, позор для семьи. Лушка замотала головой:

– Я его в Рязани видела. Правда, красивый… И не дурак!

– А это откуда известно?

– Конечно, не дурак, если на тебе женится.

Резонно, мне было даже лестно, но все же хотелось понять критерии своей двоюродной сестрицы.

– А с чего он именно меня выбрал?

Господи, надеюсь, я ему никаких клятв любви и верности не давала?

– А они с дядькой Федором когда-то договорились. Вернее, боярин Юрий Иваныч…

– Это еще кто?

– Ну, Сивый же, отец Андрея! Что когда дети подрастут, то поженятся, когда тебе пятнадцать исполнится.

Так, уже легче, мне, кажется, пока пятнадцатый… Как бы узнать, когда у этой Насти день рождения?

– Это скоро?

– Чего, свадьба? – В ответ на мой кивок сестрица пожала плечами. – Как сговорятся окончательно, так и будет. Ну, с Семена до Гурия точно.

Кто бы еще объяснил, что значат эти сроки… Но я решила не задавать сразу много вопросов, пока меня за косу никто под венец не тащил. И вдруг осенило:

– А дядька Федор… ну, отец, он не к этому Сивому поехал?!

– Не-е… он в Чернигов, а Андрей Юрьевич в Коломне… Он у коломенского князя Романа Ингваревича…

Полегчало. По крайней мере, пока отец вернется, пока окончательно договорятся, время, чтобы взять какого-нибудь колдуна за горло, у меня есть.

– А чего отец в Чернигов поехал?

– По делам вместо князя. Васька – князь маленький, сопляк совсем, заместо него дядька Федор всем заправляет, его слушают все…

Не успела я удивиться неуважительному упоминанию юного князя, как пришлось отметить другое: после слова «все» Лушка явно притормозила, видно, был в Козельске кто-то, кто не слишком подчинялся Хозяину. Я уже понадеялась, что это исключение касается меня лично, но сестрица жестоко развенчала мои мечты. Покосившись на двор, где раздавался командный голос тетки Анеи, Лушка со вздохом уточнила:

– … почти все…

Ясно, сестра брата послушанием не балует.

Помимо просвещения меня в отношении родственников, Лушка активно восстанавливала знания и во всем остальном. Следующие дни я попросту моталась вместе с ней по Козельску и окрестностям, что оказалось крайне полезным занятием, и слушала, слушала, слушала, то и дело задавая дурацкие вопросы. Но сестрицу вопросы не пугали, поговорить она любила.

Но меня больше заботило другое. Воинтиха Воинтихой, а мне нужен кто-то посерьезней, чтобы был колдуном или колдуньей, знающими не только средства обездвиживания и восстановления местной памяти, но умеющими объяснить, что я здесь вообще делаю. Немного поразмыслив, я решила обратиться не к Лушке, а к Любаве. Что и сделала в первый же день относительно нормальной жизни, когда ноги несли меня куда нужно, а не обратно на лавку. Родственники отправились по своим делам кто куда, Анея с Лушкой так вообще уехали в какую-то деревню со смешным названием Дешовки, время у нас было.

На вопрос о колдуне Любава немного испуганно ответила, что есть, конечно.

– А ты че, Ворона не помнишь?

Так, значит, местную оппозицию православию зовут Вороном.

– Неужели спрашивала бы? А где он живет?

Если скажет, что за углом, то пиши пропало, это не колдун. Нет, Любава с ужасом округлила глаза:

– В лесу…

– Ты дорогу знаешь?

– Ой, я к нему не пойду. Страшно…

– Ну хоть показать можешь?

– До поляны доведу, а дальше ты сама.

– А чего боишься? Он страшный?

– Не… просто колдун же…

– Пойдем сейчас, пока дома никого?

Чуть подумав, Любава согласилась.

Лес меня поразил необычайно, я даже не знала, что такое бывает. Он был нетронутым, то есть не загаженным абсолютно. Как заповедник, причем экстра-класса! Ни одного рваного сапога или пакета под кустом, ни тебе следов пикников, костровищ, стекол от битых бутылок… Но довольно быстро я перестала искать взглядом следы человеческих преступлений против природы, потому что заросли вокруг просто-таки кишели самыми разными обитателями. С трудом удержавшись, чтобы не заорать восторженно, когда прямо из-под ног, сердито пофыркивая, прочь отправился ежик, а чуть подальше дятел серьезно принялся за сосну, я оглядывалась теперь уже не в поисках пакетов или оберток от шоколада, а с интересом. Посмотреть было на что.

Грибов… хоть косой коси, в кустах кто-то возился, не обращая на нас внимания, вокруг неумолчная перекличка птичьих голосов, чье-то ворчание, фырчание и возня. Ой, мамочка! Как бы не наступить на кого или самой не стать обедом. Конечно, я преувеличила, никто на меня нападать не собирался, но, ей-богу, странно видеть и слышать столько живности вокруг. Когда это бывало, чтоб совсем рядом, не выдержав напряжения, из-под куста сиганул в сторону, страшно петляя, заяц?

Любава не обращала на такие мелочи внимания, ну заяц и заяц, кто их не видывал? Стороной прошла большая лесная корова – лосиха, вот ей девочка дорогу уступила сознательно, остановилась и переждала, пока грустная морда удалится на приличное расстояние.

Господи, чего же мы лишились, обретя блага цивилизации! Трава по колено даже в лесу, деревья в три обхвата и с вершинами где-то на уровне пятого этажа… от грибов ступить некуда, птицы только что не на голове гнезда вьют… грустные лоси за каждым кустом, а под кустами зайцы целыми выводками… Теперь я уже не удивлялась размерам рыбы, которой меня кормили, в таких условиях маленьким, кажется, был только человек, остальные – гиганты. И позволила же природа сему паршивцу вырасти больше остальных и этих остальных забить, загнать по дальним углам поредевших, измельчавших лесов, землю закатать в асфальт, а в небо выплюнуть кучу всякой дряни, чтоб самому же дышалось через раз!

От мысленных обличительных тирад по поводу неразумности человечества меня отвлекла необходимость все же смотреть под ноги и за Любавой, которая двигалась легко и уверенно.