винт на ботинках, чтобы тело не раскручивалось в полёте. Ему было невдомёк, что это всего лишь вентилятор охлаждения. Тему у меня отобрали, и, разумеется, ничего у них не получилось. Только угробили одного дипломника. Не помню, как его звали.

Это обычный лептонный двигатель. Многие издевались надо мной, приводя в пример этот пропеллер. А пропеллер служит только для охлаждения. Вот так-то, мой мальчик. Это я ещё не рассказал тебе про подтяжки.

В другой раза они вернулись к теме паровых машин, и Карлсон всё же рассказал принцип работы компьютера для производства денег. Он действительно придумал эту машину на пару тридцать лет назад, но потом поругался со своим аспирантом Гибаряном, и тот, интригами и подкупом выгнал Карлсона с проекта. Уходя от старика, Малыш решил, что всё понял в принципе производства денег, но, дойдя до дома с банькой, почувствовал, что все эти знания куда-то улетучились.

Уже не за этим он приходил в комнату Карлсона с обязательной баночкой варенья. (Чай был обязанностью хозяина.) Программист снова рассказывал ему о загранице. Карлсон слушал внимательно, расспрашивая о мелких деталях чужого быта. Взамен он даже дал полетать гостю, правда сидя на самом Карлсоне верхом. Малышу это не понравилось, комната была маленькая, они стукались о стены, к тому же Малыш боялся лопастей вентилятора.

И вот однажды старик встретил его строго и печально.

― Нам нужно прощаться, ― произнёс он, словно подняв стакан на поминках. ― Я вполне доверяю тебе, мой мальчик, и знаю, что ты меня не выдашь. Я улечу сегодня ночью. Я улечу отсюда в Америку, прямо через Северный полюс ― отсюда ближе. Тут наука кончилась, а ждать я больше не могу.

Малыш вспомнил, что накануне Карлсон жаловался на неполадки с вентилятором, и напомнил об этом старику. Система может перегреться, и Карлсон рухнет во льдах, как лётчик Леваневский.

― Нет, я полечу. Сегодня меня вызвали к начальству и велели принести лептонный двигатель со всем описанием. Они поняли наконец, что я давно перестал заниматься левитацией. И это конец, множество моих изобретений отнято, и мне не жаль их. Но это больше, чем двигатель, это средство спасения.

Малыш вздохнул. Заграница его не манила, идея эта казалась глупой, но расставаться было жалко. Дверь за ним закрылась, и Карлсон продолжил копаться в своём двигателе.

Карлсон действительно исчез. Гибарян с подозрением расспрашивал Малыша об их разговорах, но Малыш действительно не выдал товарища. Потом он тщательно слушал сводки новостей, но известий о появлении Карлсона в Америке не находилось. В иностранных научных журналах ничего о лептонном двигателе тоже не обнаружилось. Шло время, которое, как известно, деньги, и Малыш стал забывать своего друга, который, кстати, и не обещал вернуться.

Но, однажды, гуляя с дочками в садике, он увидел странное объявление на столбе.

Впрочем, это уже совсем другая история.

2022

Московский бит

Госпожа Карлсон, кажется, жила вечно. Какой-то хроникёр раскопал снимок с ней рядом со Сталиным, а другой ― фотографию её на знаменитом балу императорской семьи, где она красовалась в костюме половецкой девушки.

Но, кажется, виной тому было лишь природное сходство бабушки, матери и самой госпожи Карлсон. Семья прошла через все беды двадцатого века, как нож сквозь масло, «прошла между струй», как выразился когда-то князь Цицианов, или нарком Микоян ― неважно кто. Семье не помешали ни непатриотическая фамилия, ни дворянство, ни богатство, ни зависть общества. И всё оттого, что мужчины в этой семье играли служебную роль. Но их было множество, и все они осыпались с семейного древа, как листья по осени. Сколько их было ― блестящих офицеров гвардии, что ложились на полях Великой войны, безусых поручиков, погибавших в Гражданскую, романтических комиссаров, которые умирали в сыпняке, но успевали донести свой паёк госпоже Карлсон. Наркомы, что не умели ходить между струй, исчезали в неизвестности, будто провалившись в шахту (а может, и правда ― в шахте), а госпожа Карлсон продолжала жить в своей огромной квартире. А потом появились волшебники другого времени ― завмаги. Магия их деятельности не спасала от смертельного приговора, и, в отличие от наркомов, на реабилитацию им рассчитывать не приходилось. Богачи новых времён тоже несли свои зёрнышки в копилку госпожи Карлсон, но отчего они делали так, было решительно непонятно. Это был простой обычай: госпожа Карлсон должна жить достойно, так было заведено, и никому в голову не приходило нарушать заведённый порядок.

Мемуаристы наркомов путались в приёмных детях, которые тоже улетали невесть куда. Всё было тленно, всё обращалось в прах, кроме самой госпожи Карлсон.

Не так давно она взяла к себе новую девушку, что помогала ей в делах. Это была секретарская работа. С пылесосом, кастрюлями и тонометром работали другие, специально обученные люди. Секретарша была взята из провинции ― в меру скромная.

Её отпускали на светские мероприятия, и потом она подробно рассказывала своей госпоже кто и как себя вёл на раутах, в гольф-клубах и на скачках.

Однажды девушка обратила внимание на молодого человека, несколько раз прошедшего мимо неё в ночном клубе. На неё часто обращали внимание, и поэтому она не сразу придала значение этой встрече. Молодой человек, однако, стал попадаться ей всё чаще. Однажды она увидела его в офицерском мундире, и намётанный глаз распознал несколько нескромных орденов за Кавказ на груди молодца.

Капитан вёл размеренный образ жизни. Он вернулся в Москву, оттого что убедил начальство в том, что запись в его дипломе «инженер-вычислитель» не пустой звук, и он годен не только для расчёта стрельб артиллерийских батарей. Так он попал в группу полковника Гибаряна, что сидела в укромном месте под зданием Генерального штаба. Место было, однако, незавидное, без перспектив карьерного роста. Но это была Москва, а за эту географическую привязку иной офицер продал бы военный секрет. А то и два.

Жить капитан предпочитал не у старушки-матери, а снимал крохотную квартиру в центре города.

За стенкой кричали. Кричали не от злобы, а от животного счастья. Это капитана не раздражало. Его мучала боль в висках. Иногда он, потеряв контроль, сжимал виски пальцами, и если кто-то это видел, то молодой офицер намекал, что это последствия ранения на войне. На самом деле злые пульсы, что стучали в его голове, были голосом зависти. Он не был готов к капитализму. Его блестящий послужной список ничего не значил, перспектив не было никаких, а настоящая жизнь неслась мимо, сверкая лаком дорогих автомобилей, из которых