— Если так будет продолжаться и дальше, он убьет меня, —произнесла она, и преодолев мимолетное оцепенение, подумала, что вращается вкапельке крови — крошечной частичке себя, но уже умершей, — капле крови,которая тайком выползла среди ночи из носа и умерла здесь, на постели.

Появившийся неведомо откуда ответ прозвучал в голове иоказался гораздо ужаснее, чем то предположение, которое она высказала вслух.

«А что, если не убьет? Ты когда-нибудь задумывалась надэтим? Он ведь может и не убить тебя».

3

Конечно же, она никогда об этом не думала. Мысль о том, чтов один прекрасный день он ударит ее слишком сильно или попадет не в то место,приходила ей в голову, но только она не представляла, что может выжить.

Зуд в мышцах и суставах усилился. Обычно она просто сидела вкресле Винни-Пуха, сложив руки на коленях, и смотрела через дверь ванной насвое отражение в зеркале, но сегодня она начала раскачиваться, толкая креслокороткими порывистыми движениями. Чувствовала, что должна раскачиваться, зуд ипокалывание в мышцах требовали, чтобы она раскачивалась. Последнее, что ейхотелось бы сейчас — это смотреть в зеркало на свое отражение и радоваться, чтоприпухлость носа почти незаметна.

«Подойди ко мне поближе, дорогая. Я хочу поговорить стобой».

Четырнадцать лет такой жизни. Сто шестьдесят месяцев такойжизни, начавшейся с момента, когда он дернул за волосы и впился зубами в плечоза то, что вечером после церемонии бракосочетания слишком сильно хлопнуладверью. Один выкидыш. Одно сломанное ребро. Одно почти пробитое легкое. Тотужас, который он сотворил с ней с помощью теннисной ракетки. Старые отметины,разбросанные по всему телу, которых не видно под одеждой. Большей частью следыукусов. Норман обожал кусаться. Сначала она старалась убедить себя, что укусысоставляют часть любовной прелюдии. Даже странно думать: что когда-то она былатакой юной и наивной. «Иди-ка ко мне — я хочу поговорить с тобой начистоту».

Внезапно она поняла, чем вызван зуд, который теперьраспространился по всему телу. Она чувствовала злость, охватывающую ярость, ивслед за пониманием пришло удивление.

«Убирайся отсюда, — неожиданно посоветовала потаенная частьсознания. — Убирайся прямо сейчас; сию же минуту. Не задерживайся даже длятого, чтобы пройтись расческой по волосам. Просто уходи».

— Но это же смешно, — произнесла она вслух: все быстрее ибыстрее раскачиваясь в кресле Винни-Пуха. Капелька крови на пододеяльникепрожигала ей глаза. Отсюда она походила на точку под восклицательным знаком. —Это же смешно. Куда мне податься?

«Куда угодно, лишь бы подальше от него, — парировалвнутренний голос, — Но ты должна сделать это немедленно, пока…»

Пока что?

«Ну, на этот вопрос ответить несложно. Пока не уснула снова»

Часть ее сознания — привыкшая ко всему, забитая часть —вдруг поняла, что она вполне серьезно обдумывает эту мысль, и протестующезавопила в испуге. Оставить дом, в котором прожила четырнадцать лет? Дом, где,стоит только протянуть руку, найдет все, что душа пожелает? Бросить мужа,который пусть даже слегка вспыльчивый и скорый на кулачную расправу, всегдаоставался прекрасным добытчиком? Нет, это действительно смешно. Она не, должнадаже в шутку мечтать о подобном. Забыть, немедленно забыть!

И она могла бы выкинуть сумасбродные мысли из головы,наверняка именно так и поступила бы, если бы не капля крови на пододеяльнике.Единственная темно-красная капля крови.

«Тогда отвернись и не смотри на нее? — нервно закричала тачасть сознания, которая проявила себя с практичной и благоразумной стороны. —Ради Христа, не смотри на нее, иначе неприятностей не оберешься!»

Однако обнаружила, что не в состоянии отвести взгляд отодинокой капли крови.

Глаза уставились в одну точку, она раскачивалась все быстрееи быстрее.

Ступни ног, обутых в мягкие туфли без каблука, выстукивалипо полу все убыстряющийся ритм (к этому времени зуд сосредоточился, в основном,в голове, раззадоривая мозг, нагревая ее), в мыслях мелькали обрывочные фразы:«Четырнадцать лет. Четырнадцать лет разговоров начистоту. Выкидыш. Тенниснаяракетка. Три зуба, один из которых проглочен. Удары. Щипки. И укусы. Да-да, незабывай про укусы. В широком ассортименте. Огромное количество…»

«Прекрати! Это бесполезно и бессмысленно, ты только зрязаводишь себя, потому что никуда не уйдешь, он обязательно догонит тебя,разыщет, привезет обратно домой, он же полицейский, сыщик, поиск людей — этокак раз то, чем занимается, это то, что у него получается лучше всего…»

— Четырнадцать лет, — пробормотала она, думая теперь не опрошедших четырнадцати годах, а о следующих. Потому что другой голос, потаенныйголос, был абсолютно прав. Он может не убить ее. Она может выжить. И на что онабудет похожа после еще четырнадцати лет регулярных бесед начистоту? Не потеряетли способности наклоняться? Будет ли у нее хоть час, хоть пятнадцать минут вдень, когда почки не покажутся раскаленными камнями, захороненными в спине? Неслучится ли так, что в один прекрасный день он укусит слишком сильно и повредиткакой-нибудь жизненно важный нерв, отчего у нее перестанет подниматься рука илиработать нога, или же омертвеет половина лица, как у несчастной миссис Даймонд,уборщицы магазина 24 у основания холма?

Рози вдруг встала — с такой резкостью, что кресло Винни-Пухаотлетело и ударилось в стену. Постояла минутку, тяжело дыша, глядя круглымиглазами на темно-коричневое пятно на пододеяльнике, потом решительноповернулась и зашагала к двери в гостиную.

«И куда это вы направляетесь? — услышала она подозрительныйголос миссис Практичность-Благоразумие, которую, похоже, нисколько не пугалаперспектива превратиться в калеку или умереть, лишь бы не лишиться привилегиизнать, на какой полке кухонного шкафа находятся пакетики чая и в каком местепод раковиной лежит половая тряпка. — Эй, погоди-ка секундочку, куда это тебянесет?»

Она накрыла голос звуконепроницаемой крышкой, сделав нечто,на что никогда не считала себя способной. Взяла со столика у кушетки сумочку инаправилась к входной двери. Гостиная вдруг показалась непривычно огромной, расстояние— непреодолимым.

«Мне нельзя задумываться о будущем. Как только начнузагадывать наперед, обязательно испугаюсь».

Впрочем, это, кажется, будет несложно. Во-первых, все еепоступки приобрели некую иллюзорность, свойственную галлюцинации—действительно, не могла же она в самом деле так вот запросто выйти из дому иради минутной прихоти отказаться от брака, правда же? Наверное, это сон, такведь? И было еще что-то: жить одним днем, не заглядывая в будущее, стало длянее привычным делом; привычка начала формироваться в ту памятную брачную ночь,когда Норман укусил ее, как собака, за то, что она хлопнула дверью.