— Слышишь? — спросил ее старик, к чему-то прислушиваясь. — Кажется, кто-то идет!

— Глебушка! — воскликнула она раньше, чем увидела сына.

И это действительно был он. Высокий, с пробивающейся сединой в густых черных волосах, смеющийся от радости долгожданной встречи. Он долго обнимал отца и мать, и прятал слезы радости, немного стыдясь их.

Когда все успокоились, и эмоции схлынули, и сердца перестали биться в безумном ритме, и вернулась возможность говорить связно, а не отрывистыми фразами, Глеб, заметно волнуясь, торжественно сказал:

— Отец! Твой двигатель сумел свернуть время и пространство. И вместо нескольких тысяч лет, которые потребовались бы раньше, нашему кораблю удалось достичь звезды Проксима Центавра в считанные годы. И вернуться обратно. Как ты и мечтал.

Глеб повернулся к матери и уже совсем другим тоном произнес:

— И вот что я привез тебе, мама, из этого космического путешествия. — Он достал из кармана ожерелье, вспыхнувшее, словно звезда, под лучами заходящего солнца. — Эти драгоценные камни с планеты, похожей на нашу Землю, совершающей свои обороты вокруг Проксимы Центавра. Я собрал их и сделал из них ожерелье. Позволь, я одену его на тебя!

Он надел ожерелье на хрупкую шею матери, и она не почувствовала его тяжести. Крупные драгоценные камни казались ей легкими, словно потеряли свой вес в невесомости по пути на Землю.

— Как оно прекрасно! И от него пахнет космосом…, — прошептала она.

— Но это еще не все, что я хотел вам сказать, — проговорил Глеб, с нежностью глядя на своих родителей. Они значительно постарели за те годы, что он провел в космическом путешествии, а он остался почти прежним. Время в космосе и на Земле течет по-разному. — Далекая звезда, другая планета — это не главное, что произошло со мной с того дня, когда мы расстались… В полете я познакомился с одной девушкой… Она была членом экспедиции, как и я. У нас было время. Мы много разговаривали, обо всем… Мы полюбили друг друга.

Он говорил, делая паузы между фразами, как будто тщательно подбирал слова. Он говорил самым любимым для него людям о том, что было для него дороже всего в жизни, и очень боялся, что его могут не понять.

Но он напрасно опасался.

— Это даже очень хорошо! — кивнул, ласково улыбаясь, отец. И поощрительно заметил: — И…?

— И я бы хотел познакомить ее с вами, с тобой и с мамой, — признался мужчина, краснея от смущения, словно он все еще был мальчишкой. — Ты… — Он оглянулся на мать. — Вы не против?

— Я — нет, — рассмеялся отец. — А как ты, мать космонавта?

— Я буду просто счастлива, сынок! — заверила его мать, как истинная женщина давно понявшая, в чем хотел признаться их сын. — Я уверена, что она замечательная, и я уже люблю ее. Как ее зовут?

— Маша, — сказал он и тут же поправился, словно это было важно: — Мария!

— Мария, — повторила мать, словно пробуя слово на вкус. — Если мне не изменяет память, оно означает любимая, желанная. Какое чудесное имя! Правда, отец космонавта?

— Я? — невпопад отозвался старик, размышляя о чем-то своем. — Разумеется…

— О чем ты задумался, любимый мой? — с ласковой настойчивостью спросила она. — Не скрывай от меня ничего, даже самое ужасное!

— О твоих недавних словах, — признался он, возвращаясь от своих мыслей к реальности и, как обычно, принимая ее слова всерьез. — Ты говорила, жизнь прошла? Это тот редкий случай, когда ты ошиблась, моя милая. — Он погладил ее по хрупкой морщинистой руке, словно утешая, своей рукой, еще более костлявой, перевитой канатами толстых синих вен. — Нет, жизнь бесконечна! Она продолжается вечно во времени и пространстве. В наших детях и внуках, в наших далеких потомках. И мы с тобой никогда не умрем, пока будут жить они.

— Так вот о чем он думает в такую минуту! — воскликнула с легкой насмешливой укоризной она. И попросила: — Прислушайся! Что ты слышишь?

— Истошные крики чаек, — ответил он. — Чайки высоко летают над водой. Это к перемене погоды.

— А ты? — обратилась она к сыну.

— В моих ушах все еще стоит рев турбин и дрожь взлетающей космической ракеты, — признался он. — И это не скоро пройдет.

— А я слышу почти каждую бессонную ночь восторженные овации и крики «Браво!» с такой отчетливостью, как будто стою на сцене, несмотря на то, что лежу в своей кровати. Ну и, разумеется, крики чаек или рев турбин — в зависимости от того, о ком из вас я в эту минуту думаю. Но к утру все эти звуки уступают размеренному шуму моря. И, несмотря на бессонницу, мне хотелось бы, чтобы так продолжалось вечно. И, самое главное, иногда я верю, что так и будет.

— Ты это о чем? — недоуменно спросил старик.

— Да так, о вечности и бессмертии, — ответила она, тихо рассмеявшись. — Но учти — сегодня об этом мы говорить не будем. У нас есть другая тема, которую, вынуждена признаться, я старательно избегала всю жизнь.

И весь вечер они говорили только о космосе.