— Из мертвых поднять?

— Да тьфу на тебя, башка дурная! — чертыхнулся дядя Коля. — Ну, не поднять уж, а, может, как-то сделать, чтоб с ними говорить можно стало. А может, и оживить. Знаешь, как в Библии обещано. Смертью смерть поправ и сущим в этих, в гробах, жизнь даровав.

— Думаешь, можно вот так, запросто, своих умерших родственников оживить?

— Только своих, наверное, сложно, — задумчиво пробубнил он себе под нос, — не скажешь же Будде чтоб вот только мамку, папку, двух сестер, трех братьев да собачку Джучку. Длинно, да и как-то нехорошо. Но вот если сразу всех… Просто всех, а?

Я посмотрел ему в глаза и увидел там слезы.

— Всех, понимаешь? И сына моего. И жену. Всех…

Его голос затих до невнятного пьяного бормотания, а я сидел оглушенный этой мыслью. Всех? А если можно — всех? И маму. И Шило, и других, кто там… Кого на гусеницы танковые наматывало и на куски пулями рвало.

И даже ту девочку у дороги… которую мы, которую кто-то из нас, наверное… Которую, может, даже я сам… Шальной очередью. И всех таких девочек. И всех… В ту ночь я впервые за три с лишним года напился вдрызг.

* * *

А людей все прибывало. В столовых теперь было не протолкнуться, большинство комнат гостиничных корпусов было занято, над ашрамом витал неумолкающий гул, который заглушал барабаны, бубны и неуклюжие мантры местных хиппи. От смешения рас и стилей рябило в глазах. По нашим с дядей Колей скромным прикидкам собралось тут около четырех тысяч человек со всего мира.

Что-то назревало.

Наконец, в один хмурый день ко мне подошел тибетский служащий и пригласил на утреннюю молитву. Получив мое согласие, он почти сразу подошел к следующему обитателю ашрама. Потом к следующему. Весь день молодые тибетцы сновали между жильцами гостиничного комплекса и приглашали, приглашали, приглашали.

Агван-Тобгял в этот раз рассаживал нас часа три, и это ему еще служащие помогали. Проверял, пересаживал, ходил между рядами. Молельный зал был почти весь заполнен народом. К тому времени, как молитва началась, по залу уже гулял ропот. Впрочем, заглушить глубокую вибрацию мантры он не мог.

В этот раз она длилась и длилась. Воздух в зале дрожал и вибрировал — мелодичное пение Агвана то взмывало под потолок, то еле слышно гудело, казалось, внутри самих костей.

Но вдруг звук оборвался. Старик посидел немного с закрытыми глазами, покачал головой, встал и вышел из зала.

— Сорвалось что-то, — предположил дядя Коля, когда мы нашли друг друга в разбредающейся осоловелой толпе, — ошибку нашел, вот и прервал.

— Фраза длинная, попробуй с первого раза без ошибок все сделай, — согласился я.

Со второго раза тоже не вышло. И с третьего.

Почти каждый день тысячи людей теперь собирались в молельном доме и слушали, как вибрирует и дрожит вокруг них здание и мир. Но раз за разом Агван-Тобгял обрывал мантру на полутоне и уходил, качая головой.

Дядя Коля с каждым разом грустнел все больше.

— Не выходит у него, — ворчал он, открывая очередную бутылку, — не клеится разговор с богом.

Мы дружно вздыхали и пили за удачу в начинаниях.

Молодые тибетцы продолжали сновать каждый день среди набившихся в ашрам буковок и приглашали, приглашали. Утренние молитвы теперь стали частью распорядка дня. Пару раз я видел, как люди начинали возмущаться и протестовать, но каждый раз конфликт быстро затихал. Тибетский служащий негромко говорил что-то, а возмущенный гость вскидывал брови, пожимал плечами и кивал.

— Деньги раздают, — резонно предположил дядя Коля. — У людей, может, бизнес или дела какие, не все могут тут месяц торчать. Но за достойную компенсацию можно и потерпеть.

Я прикидывал, во сколько обходится оплата даже просто молитвы на несколько тысяч человек, еды и прочего. И качал головой.

На восьмой день бесплодных молитв мы с дядей Колей наткнулись в баре на Семёна.

— У меня свадьба завтра, представляете?! — веселился он. — Ну, серьезно, вот завтра прямо! А тут мне говорят приезжай. Я ему говорю: да ты дурной, что ли, ну никак я не успею, не откладывать же мне свадьбу из-за пятисот зеленых. Да меня Наташка в лоскуты порвет. А он мне: сколько нужно, чтоб отложить? Агван-Тобгял платит!

— И сколько заплатили? — мне почему-то стало не по себе.

— Попросили не распространяться, но поверь мне, достаточно, — хмыкнул Семён. — Наташка, как узнала, сама меня сюда прогнала. Хватит на хорошую жизнь, еще и детям кой-чего перепадет. Может быть.

Почему-то мне все это очень не нравилось.

* * *

Молельный дом сегодня опять был забит до отказа. День был солнечный, рассаживались долго, и к началу молитвы солнечные лучи уже били в окна, как прожектора. Огоньки свечей на люстрах были почти невидимы. Зачем их вообще вешают?

Агван-Тобгял ходил между рядами, всматривался в каждого, кивал. До меня вдруг дошло, что он довольно редко просил кого-то показать татуировку. Неужели помнил тысячи людей-буковок наизусть?

Наконец приготовления были закончены и мир вновь задрожал от тягучей, словно мед, мантры. Она текла и текла, переливалась в дрожащем воздухе молельного дома, в столбах солнечного света трепетали пылинки. И не прерывалась.

В этот раз — не прерывалась.

Но в этот раз вместо привычного ощущения вибрации, которая что-то выправляла в душе, мантра несла тревожное ощущение неправильности. Мир вокруг все так же дрожал, но теперь это была дрожь нарастающего напряжения, словно перед грозой. Или даже не так. Мы словно сидели в центре циклона, тайфуна, который бушевал где-то на грани восприятия, а тут, в этом молельном доме был глаз бури.

Мне захотелось дернуться, вскочить, крикнуть. Сделать хоть что-то, чтоб оборвать эту молитву, которая, как я начинал понимать, была неправильной. Она не должна была звучать. Но я не мог шевельнутся.

Мантра взвилась куда-то почти под границу слышимости, пылинки в солнечном луче застыли, как вплавленные в янтарь насекомые, как все мы в этом зале. Все замерло, даже сердце в груди застыло. Только не от восторга или благоговения, как раньше.

Все замерло в ужасе.

И пришла тьма.

Она наступила так внезапно, что я сперва подумал, что ослеп. Но потом глаза привыкли к сумраку, который затопил молельный дом. Огоньки свечей под потолком трудились вовсю, разгоняя внезапно хлынувший в зал мрак. Который они давно ждали.

Томительный паралич прошел, люди шевелились, вскакивали с мест. Раздались первые крики. Я тоже вскочил и первым делом нашел взглядом Агван-Тобгяла. И от того, что увидел на его лице, едва не сел обратно на жесткую циновку. Потому что ноги