Рома нахмурился.

– А эта? – указал он на следующую строчку.

– Метафора, кажется... не уверена, еще не дошла до этого места...

– Алмазова и Грачев, – громыхнул в тишине голос учительницы, – работы мне на стол, сами – за дверь!

– Алла Борисовна... – просительно начал Рома, но учительница его оборвала:

– За дверь, Грачев, я сказала, работу и свой дневник мне на стол.

Рома нехотя начал скидывать вещи в рюкзак.

– Алмазова, – послышался еще один окрик, затем учительница подошла и забрала у них листки с работами. От резких движений литераторши в лицо повеяло холодом.

Карина затылком чувствовала, что все на нее смотрят. Карандаши, линейка, ластик, как назло, падали из рук, создавая лишний шум, а молния на рюкзаке никак не хотела застегиваться.

– Мы долго будем ждать? – раздраженно спросила Алла Борисовна. – Вы отнимаете время у своих одноклассников!

Рома уже подошел к двери, когда Карина неуклюже развернулась и смахнула рюкзаком с соседней парты Светин пенал. Разноцветные ручки разлетелись по полу, одна выкатилась к доске, а две другие улетели под чужие парты.

– Балбеска! – прошипела Света.

– Прости, прости, я случайно, – залепетала Карина, бросаясь собирать ручки, но не успела она выудить даже одну, оказавшуюся под партой двойняшек, как рука учительницы схватила ее за рюкзак и поволокла к двери. Карину выпихнули из класса, точно безбилетника из автобуса. Дверь с грохотом закрылась.

– Психопатка, – негромко сказал стоявший неподалеку Рома, – не боись, на следующем уроке она и не вспомнит об этом.

Карина недоверчиво посмотрела на него. Ее никогда прежде не выгоняли из класса, а то, что при этом вот так накричали и забрали дневник, казалось совсем нереальным.

– А в дневнике что-нибудь напишет? – осторожно спросила она.

– Ага, – беспечно улыбнулся Рома, – фигню всякую, типа, мешала вести урок или даже сорвала урок... – Он задумчиво помолчал. – Наша Алка любит пафосно взывать к родителям. Да чего я рассказываю, урок закончится, сама посмотришь.

Сердце неприятно сжалось. В ее дневнике частыми гостями были пятерки и четверки, очень редкими – тройки, а замечаний вовсе не водилось.

– Ты чего такая убитая? – изумился парень. – Подумаешь, выгнали. Велика беда.

– Может, тебе и не велика...

Он не дослушал и кивком указал на лестничный проход.

– Пошли, на чердаке можно посидеть, здесь дежурные шныряют, а у нас нет пропусков.

Карина молча поплелась следом, разглядывая его взъерошенный затылок и раздумывая о красной записи в дневнике, которую сегодня вечером придется показать родителям.

«Ну и как это объяснить? Мама, просто одноклассник ткнул меня в спину, я повернулась к нему и...» – сваливать свою вину на кого-то ей не нравилось, маме бы это понравилось еще меньше. А папа любил говорить: «Сам пропадай, а товарища выручай». Дедушка был с ним полностью согласен, он наверняка бы вспомнил войну, когда солдаты плечом к плечу сражались за родину и на целый взвод делили одну папироску. Дед терпеть не мог малодушных людей, это только бабушка таких жалела и приговаривала: «Ну трусишка, что с нее взять? Зайчонок – ничего с этим теперь не поделать». И ее ласковое «зайчонок» звучало куда унизительнее, чем десяток обидных слов деда и отца, вместе взятых.

Рома взбежал по лестнице, остановился на самом верху и засунул руки в карманы темно-синих джинсов.

– Завтра попросим переписать проверочную, и все хоккей, – беспечно заявил он.

– Ты так уже делал? – полюбопытствовала Карина, осматривая разрисованные граффити стены и скамейку без спинки в углу, возле приоткрытой дверцы на чердак.

– Я всегда так и делаю, – заявил парень и уселся на скамейку, после чего похлопал рядом с собой, чтобы она тоже присела.

– А разве по технике безопасности дверь на чердак не должна быть закрыта? – удивилась она, опускаясь на скамейку.

– Да это мы с пацанами сломали замок! Хочешь, крышу покажу?

– Нет, спасибо.

– А чего так? – Рома насупился. – Вся такая правильная, я просто обалдеваю.

– На улице холодно, без куртки можно простыть.

– Болеть классно, – тут же возразил он, – сидишь себе за компом, играешь в игрухи, чатишься с девчонками, попиваешь куриный бульон. Эх, вот бы заболеть, надоела эта дурацкая школа!

– А мне нравится в школу ходить... – Подумав, она прибавила: – Иногда.

– Какая же ты скучная! – фыркнул Рома. – Ну никому, ваще никому эта школа на фиг не сдалась, уж поверь мне, а ты... вундеркинд, блин... правильно Галька про тебя сказала... – парень осекся.

– А что она сказала?

– Да ничего, забей.

Какое-то время они молчали, потом он неожиданно повернулся к ней и воскликнул, точно его осенило:

– Вот видишь?!

– Что? Где? – завертела она головой.

– А-ай! – Он безнадежно махнул рукой и передразнил: – Что, где – на бороде! Я про тебя говорю. Какая ты. Даже настаивать не умеешь!

– А зачем настаивать, если ты не хочешь говорить? – недоуменно вскинула брови Карина.

– Другая бы на твоем месте попыталась узнать, что же сказала Галька... вон Светка бы душу вынула, но выяснила, что ей нужно, а ты... ты со странностями!

– Аа-а-а, вот о чем ты. Так это не странности, просто передавать слова человека, с которым дружишь, кому-то еще некрасиво. Разве нет?

Рома досадливо скрипнул зубами.

– Некрасиво, скажешь тоже! На-армально, так все делают, не парься.

Она не стала спорить и попыталась перевести разговор на другую тему:

– Ты не знаешь, сколько осталось до конца урока?

Парень отодвинул рукав синего свитера и лениво протянул:

– Пять минут. А что, не терпится дневник получить?

Не терпелось ей другое, но она мудро решила об этом промолчать.

Они поднялись, постояли с минуту, рассматривая граффити на стене, а когда стали спускаться по лестнице, Рома неожиданно предложил:

– Слушай, давай поцелуемся?

Не уверенная до конца, что правильно его поняла, Карина обернулась.

– Не-ет, ты не думай ничего такого, – тряхнул он головой, – просто... так надо. – Его руки легли ей на плечи. – Мы быстренько, – заверил парень, – даже не заметишь.

Карина убрала его руки и поправила свой чуть перекосившийся серый бадлон.[1]

– Зачем это еще?

Раздался звонок на перемену.