– Люди бывают красноречивы, – возразил Курт, – особенно когда пытаются спасти от смерти или пытки близкого человека.

– Не пойму я вас, – покривил губы в улыбке куратор. – Минуту назад вы заявили, что бамбергские служители должны сдать Сигнумы и торжественным строем прошествовать на казнь, а теперь выгораживаете их же?

– Я никого не выгораживаю, Хармель, никогда. Я лишь пытаюсь найти истину: она единственная имеет важность и значимость.

– Вот именно потому я и здесь, – кивнул тот уже серьезно. – Потому я говорю с вами, Гессе, потому, вы мне… нам и нужны. Именно вы, именно потому, что ради поиска истины вы пойдете на все и поступиться готовы всем и всеми… Что? – уточнил куратор, перехватив его взгляд. – Это правда. Истина для вас важнее собственной и чужой жизни; вы это не раз доказывали. Я не ваш духовник и, по счастью, вообще ничей, и не мне судить о том, насколько это красит вас как образ Божий; я лишь знаю, что как инквизитора это делает вас незаменимым.

– Нет незаменимых, – возразил Курт тихо. – Есть те, кого заменять никто не хочет… Так для чего вам я? Почему со всем этим вы обратились не к собственному руководству и не к своим сослуживцам?

– Обратился, отчего же нет. Было принято решение направить в Бамберг inspector’а, в чью задачу входило выяснение всех обстоятельств дела; говоря проще – проверить отчеты, если удастся – пообщаться с обвиняемым лично, а если же по какой-либо причине это не будет возможным, то с его дочерью, и в любом случае – с ведущими расследование служителями.

– И? – подстегнул Курт, когда куратор умолк; тот вздохнул:

– Наш inspector исчез. Через два дня после своего прибытия, еще до того, как успел отправить свой первый отчет. В городе он появился, представился обер-инквизитору и прочим служителям бамбергского отделения, но с кем беседовал в те два дня и где бывал – нам не известно. Из сообщения, присланного обер-инквизитором, следует, что однажды он просто вышел на улицу – и больше его никто не видел.

– Убит, – уверенно подытожил Курт, и Хармель поджал губы.

– Да, верней всего, – кивнул он тяжело. – Убит, а тело уничтожено или захоронено тайно; оно ведь – тоже улика, тоже след… Особенно если смерть была причинена методом необычным и это можно было бы обнаружить при осмотре.

– А своих вы проверяли?

– «Своих»? – переспросил куратор; Курт кивнул:

– Служителей из кураторского отделения. Напомню вам расследование все в том же Кельне – спустя год после нашей с вами памятной встречи. Тогда был выявлен предатель в ваших кругах, и допросить его не удалось – он, если не ошибаюсь, вскрыл себе вены, пока зондергруппа проникала в дом. Уверены ли вы в том, что больше таких нет, что ваши ряды чисты?

– Разумеется, нет, – вздохнул Хармель. – И разумеется, проверка идет. Мы проверяем в первую очередь всех, кто знал о направлении в Бамберг нашего inspector’а…

– А мне, если я верно вас понял, предлагается по вашему поручению отправиться в Бамберг и провести расследование убийства служителя Конгрегации.

– Вы поняли правильно, Гессе, – кивнул куратор. – Как я уже и говорил, вы – лучший; а дело, как видите, сложное и неоднозначное, у нас нет ни зацепки, под подозрением никого – и вместе с тем все сразу. Никаких улик, никаких предположений, и главное – никакой убежденности в том, что inspector’а, присланного на замену убитому, не убьют так же тихо, незаметно и без единого следа.

– Вот последний пункт в перечисленном вами меня и настораживает, – угрюмо заметил Бруно. – Не сочтите меня циником, но я что-то не вижу причин, по которым гибель Гессе станет меньшим ущербом для Конгрегации, нежели смерть кого-то из ваших служителей. Я, напомню, все еще не решил, давать ли добро на то, чтобы он рисковал и подставлял шею; именно потому, что это лучшая шея в Конгрегации.

– А я-то, дурак, полагал, что меня ценят за голову, – хмыкнул Курт, не дав куратору ответить. – Брось, Бруно. Я, правду сказать, не разделяю всеобщего восхищения моей персоной, прохладно отношусь к версиям о моей богоизбранности и с еще большим скепсисом – к дифирамбам моим следовательским талантам, но если единственным препятствием для положительного решения являются твои опасения по поводу моей безопасности…

– А он прав, Гессе, – заметил Висконти со вздохом. – Если вероятность сгинуть на бамбергских улицах так реальна, как это утверждается, то слать туда именно тебя – идея не из лучших.

– Предлагаю залить меня в смолу. Покрыть тонким прозрачным слоем и поставить в углу в рабочей комнате ректора – на вечную память… А теперь послушайте, что скажу я. Primo[6]. Если вы все правы и я такой единственный и неповторимый, лучший из лучших – то это дело как раз по мне и для меня; что толку в достоинствах инструмента, если его не использовать, опасаясь потерять или испортить? Secundo[7]. Если вы все ошибаетесь и меня укокошат в Бамберге прежде, чем я успею что-то нарыть и о чем-то узнать, – стало быть, не столь уж уникальным был этот инструмент, а его потеря никак не отразится на всеобщем процессе. Нашедшему прореху в моей логике предлагаю высказаться… Желающих, как я вижу, нет, – удовлетворенно кивнул Курт, выждав несколько мгновений и не услышав в ответ ни слова. – Conclusio[8]: стало быть, решено.

– Можно узнать, что вас так развеселило, майстер Хармель? – хмуро уточнил Висконти, и куратор распрямился, попытавшись согнать с губ невольную ухмылку:

– Ничего. Всего лишь отрадно видеть, что субординация в Совете не препятствует братской душевности… Но, если позволите, он прав…

– Не позволю, – оборвал Бруно решительно и, вздохнув, кивнул итальянцу: – Он прав, Антонио. Для того мы его и держим, потому он и ездит по всей Империи, потому мы и затыкаем им все дыры – если где-то что-то случается, именно он, как правило и способен это разрешить.

– Забыл упомянуть о том, что, если Гессе направить куда-то, где ничего до сей поры не случалось, – там непременно что-нибудь случится, – буркнул Висконти, одарив куратора тоскливо-неприязненным взором. – Завтра посвятите его в подробности, майстер Хармель. Снабдите его всей необходимой информацией, какой только возможно. Я не хочу, чтобы он задерживался в этом вашем Бамберге дольше необходимого, а особенно – чтобы погружался в этот омут наобум.

От привычки столоваться в общей трапезной, а не в отдельной комнате, Бруно так и не избавился – он по-прежнему садился за общий стол, как и во времена своей службы под началом Курта, и к такому поведению нового ректора академии святого Макария все уже, кажется, привыкли. Этим утром майстер инквизитор снова нашел своего духовника там же, где и обычно, – у второго стола от двери, поглощающим свой завтрак неспешно и задумчиво.