возник из устной проповеди для мирян, которая представляла собой чтение буддийских сутр с объяснением терминов и сюжетов (несмотря на существовавшие переводы сутр на китайский язык, они оставались малопонятными неподготовленным слушателям). Со временем отдельные сюжеты сделались своего рода ядром повествования, причем дидактическая сторона последнего отступила перед требованием занимательности стремлением увлечь слушателей.

Связь с буддийскими сутрами сохранилась не только в сюжетах, но и в самой форме бяньвэнь, сохранившей типичное для сутр соединение стихов и прозы, причем стихи не только дополняли прозу, но занимали в бяньвэнь равноправное положение: в стихах передавались диалоги, а также стихотворные повествовательные отрывки.

Со временем сюжетный арсенал бяньвэнь расширялся: в них использовались не только буддийские, но и традиционные китайские сюжеты. Постепенно сказители стали обращаться и к мирскому материалу, а ближе к эпохе Сун (X—XIII вв.) истории прошлых династий превратились в обширные историко-эпические повествования. Эти повествования на исторические и героические темы послужили основой для создания в конце сунского периода своеобразных «народных книг» (пинхуа). Постепенно, используя накопленный опыт организации крупных повествований в народных книгах, в литературе возникают обширные произведения, жанровую принадлежность которых точнее всего определить термином «роман-эпопея».

Опора на исторически достоверное событие (что вообще характерно для китайской литературы, проникнутой конфуцианским историзмом) была особенно необходима новым, нарождающимся жанрам, которым требовалось отвоевать себе место в жестко фиксированной жанровой системе китайской средневековой словесности. История паломничества в Индию, какими бы фантастическими подробностями она ни обрастала, сохраняла прочную связь с реальным путешествием за священными книгами, а личность Сюань-цзана – уже в ореоле легендарной святости – как бы дополнительно санкционировала правомочность сюжета.

Тип повествования, избранный У Чэн-энем, требовал, в отличие от исторически достоверных описаний путешествия в Индию, дополнительной сюжетной скрепы. Ею стала числовая символика, согласно которой Сюань-цзану отмерено в его паломничестве восемьдесят одно испытание: во-первых, искупление за грехи в предыдущих рождениях; во-вторых, своеобразная метафора мистического акта постижения вечной истины. (Об этом в конце книги напоминает бодисатва Гуаньинь: «Как же так! Ведь по учению Будды, чтобы войти во врата Истины и сделаться праведником, надо претерпеть девять раз по девять страданий, а этот монах перенес лишь восемьдесят злоключений – не хватает еще одного! » (гл. 99)).

Таким образом, сюжет «Сиюцзи» развивается как бы в двух планах: событийном и метафорическом. Оба эти плана тесно переплетены и взаимно мотивируют друг друга, хотя мистический план, выходя за пределы собственно «романного» времени (ибо он связывает нынешнее существование Сюань-цзана с событиями его предыдущих жизней), имеет в глазах средневекового читателя более важное значение. В самом деле, если бы не было мистической предопределенности, Сюань-цзан не отправился бы за священными книгами или не сумел бы их добыть. Тот факт, что в судьбе «романного» Сюань-цзана присутствует целенаправленная внешняя воля, совершенно не воспринимается как фантазия У Чэн-эня, как произвольное искажение биографии реального Сюань-цзана. Во-первых, вся шестисотлетняя эволюция сюжета происходила в направлении все более фантастической его интерпретации; во-вторых, даже применительно к историческому Сюань-цзану почти невозможно было говорить об отсутствии предопределения: иначе его постигла бы неудача.

Опираясь на опыт предшественников, заимствуя и подражая, У Чэн-энь сумел создать новую художественную реальность, и книга его по мастерству и совершенству не имеет себе равных среди односюжетных произведений. Поэтому, сколь ни велика зависимость автора от традиции исторической прозы или «рассказов о необычайном», буддийских бяньвэнь, сунского сказа, юаньской драмы или минской повести, мы вправе говорить об У Чэн-эне как о создателе книги, а о «Путешествии на Запад» – как о произведении авторском.

Он соединил в одном произведении разнообразные сюжетные версии, главных и второстепенных героев, бытовавших дотоле порознь, стилистически противоречивые пласты лексики, соединил прозу со стихами – и хотя многое из составившего книгу не принадлежит ему как писателю, в художественном поизведении элементы не просто суммируются, и потому У Чэн-энь – бесспорный создатель книги.

Исследователи творчества У Чэн-эня до сих пор не пришли к единому мнению относительно жанра созданного им произведения. Здесь следует подчеркнуть, что вообще жанровая принадлежность – определяющий признак для всякого произведения средневековой словесности, в значительной мере более важный, чем авторская индивидуальность, ибо именно жанр диктует создателю произведения форму организации сюжета – композицию. В устоявшихся жанрах набор композиционных моделей задан, как правило, более жестко, чем в жанрах складывающихся. Однако и в последнем случае не может быть и речи о произвольном выборе композиции произведения. К моменту появления «Сиюцзи» крупная повествовательная форма в Китае еще переживала период становления. Поэтому не удивительно, что одни исследователи литературы этого периода не выделяют авторские повествования из фольклора и называют такие произведения, как «Троецарствие», «Речные заводи» и «Сиюцзи», – «народными книгами» (Л. Д. Позднеева); другие же безоговорочно причисляют их к жанру романа (В. И. Семанов), уточняя жанровую характеристику определениями «исторический» и «фантастический». Нам представляется, что, определяя жанровую характеристику «Сиюцзи», наиболее точно будет назвать его романом-эпопеей.

Согласно М. Бахтину, предметом эпопеи служит национальное эпическое прошлое, а ее источником – национальное предание (а не личный опыт и вырастающий на его основе свободный вымысел). Кроме того, Бахтин подчеркивает, что эпический мир отдален от современности, то есть от времени автора – абсолютной эпической дистанцией14 .

По вышеперечисленным параметрам «Сиюцзи» как будто можно отнести к эпическому жанру. В самом деле, историческое паломничество Сюань-цзана обрело за прошедшие столетия характер легендарный, почти баснословный; личность Танского монаха существовала в ореоле святости, обретенной на героическом поприще, и стояла в одном ряду с наиболее известными эпическими персонажами типа героев «Троецарствия». Однако, при несомненном наличии «глобальных» эпических черт, в книге У Чэн-эня обнаруживаются и другие, не менее «жанроопределяющие» характеристики, но уже иного, частного порядка. Как отмечает П. А. Гринцер, «в фантасмагории приключений героев «Путешествия на Запад» … нетрудно усмотреть специфические для жанра романа пародийные черты»15. Именно это качество, не развитое еще во всей полноте, нарушает эпическую дистанцию, делает смешными некоторые поступки героев, порой разрушая героический ореол эпического Сюань-цзана. Далее П. А. Гринцер пишет: «Китайские романы-эпопеи… находятся, говоря словами М. Бахтина, «на границе между эпосом и романом, но все же отчетливо переступают эту границу в сторону романа»16. Трудно сказать, какие черты – эпические или романные – преобладают в художественной ткани «Сиюцзи». Нам было важно указать на двуединую природу этого произведения, с тем, чтобы на основании этого двуединства будущие исследователи могли рассматривать художественные особенности книги У Чэн-эня.

Организация повествования в книге У Чэн-эня крайне проста. Подавляющая часть книги (как минимум 87 глав из 100) представляет собой последовательное, происходящее во времени или пространстве