ГУЛАГом и советским обществом через метафору архипелага: советские лагеря и спецпоселения были островами, отдельными от материка советского общества. Эта метафора ГУЛАГа как «архипелага» оказалась долгоживущей и послужила базовой предпосылкой многих работ о советском терроре и местах заключения15.

Но за последние двадцать лет новые подходы и новые источники заставили историков пересмотреть природу ГУЛАГа и его место в советском обществе. В конце восьмидесятых – начале девяностых годов доступ в советские архивы значительно упростился, и исследователи стали открывать о жизни в ГУЛАГе факты, ранее не столь очевидные. Например, из официальных статистических данных ГУЛАГа обнаружилось, что каждый год освобождалось 20–40% населения лагерей и колоний, даже на пике сталинского террора16. Это позволило исследовательнице Гольфо Алексопулос сделать вывод, что ГУЛАГ работал как система «вращающихся дверей» с частыми арестами и частыми освобождениями17. Открытие гигантской системы «спецпоселений» для раскулаченных крестьян заставило историков (например, Линн Виолу) расширить концептуальные границы системы, показав, что подобные поселения (которые Виола называет «другим архипелагом») были одним из ключевых ее институтов18. Широко используя новые типы источников, такие как личные дела заключенных и документы «культурно-просветительского отдела», Стивен Барнс утверждал, что ГУЛАГ был учреждением, глубоко проникнутым советской идеологией, которая считалась фундаментальным фактором в строительстве советской цивилизации. По его мнению, главнейшим назначением ГУЛАГа была не просто изоляция тех, кого считали врагами, и обеспечение экономики рабским трудом, а возвращение в общество как можно большего числа маргинальных личностей и исключение и уничтожение тех, кого определяли как не поддающихся перевоспитанию19. Уилсон Белл и я отметили, что в лагерных документах и мемуарах упоминаются частые контакты между заключенными и вольнонаемными, и пришли к выводу, что внешние границы ГУЛАГа были гораздо более проницаемыми, чем прежде считалось20.

В этой книге я доказываю, что ГУЛАГ был тесно связан с советским обществом в целом. По сути, я демонстрирую, что он был неотъемлемой частью этого общества. Я не рассматриваю лагерь и город как обособленные сущности, а исследую гулаговский город как единое целое, подчеркивая экономические связи и особенно социальные отношения. В большинстве работ о ГУЛАГе подчеркивается резкая граница между «зоной» и внешним миром, но в этой книге я ставлю под вопрос мнение, будто колючая проволока и другие барьеры пространственно отделяли мир города от мира лагеря21. Территории советских лагерей не всегда были изолированы. В частности, в ранние годы истории лагерных комплексов между зоной и внешним миром почти не было физических барьеров. Границы часто сдвигались, и участки земли легко переписывались из одной категории в другую. Даже прочно утвердившиеся и ясно обозначенные границы регулярно пересекались и заключенными, и вольнонаемными благодаря повседневным практикам ГУЛАГа и особым привилегиям некоторых заключенных. Таким образом, пространственные отношения в гулаговском городе были гораздо сложнее и нестабильнее, чем считалось раньше22.

То же самое можно сказать о социальных отношениях, статусе и идентичности. Негерметичные границы позволяли поддерживать через колючую проволоку личные отношения с товарищами по работе, друзьями, членами семьи и сексуальными партнерами. Хотя существовали и соблюдались правила, нацеленные на ограничение подобных связей, в действительности они были системной и неотъемлемой частью ГУЛАГа. Вслед за российским социологом Владимиром Ильиным я утверждаю, что население гулаговского города входило в сложную социальную иерархию, место в которой определялось обширным набором факторов23. Как и во всем советском обществе, социальный статус в значительной степени назначался государством24. Но другие факторы, включая неформальные социальные отношения и готовность местных властей обходить или игнорировать официальные правила, приводили к тому, что официальные иерархии в значительной мере расшатывались. На практике большинство вольнонаемных жителей Воркуты занимали в социальной иерархии положение, мало отличавшееся от положения большинства заключенных. Заключенные даже могли, хотя и редко, занимать в социальной иерархии более высокое положение, чем большинство вольнонаемных. В гулаговском городе, конечно, существовали иерархии политических, экономических и социальных статусов, и дистанция между верхними и нижними ступеньками иерархии была громадна. Но все-таки система социальных статусов была гораздо сложнее и богаче нюансами, чем простое деление на горожан и заключенных. Итак, в этой книге я стараюсь реконцептуализировать природу идентичности и статуса внутри ГУЛАГа и поселений вокруг лагерных комплексов.

Одна из предпосылок такого подхода к статусу и идентичности заключается в том, что прямолинейное разграничение между вольнонаемными рабочими и заключенными, часто встречающееся в архивных документах, мемуарах и большей части историографии ГУЛАГа, не способно отразить все тонкости социальной структуры лагерных комплексов и окрестных поселений. В этой книге я не делю население гулаговского города на «свободных» людей и заключенных, а стараюсь поместить индивидов и группы на непрерывной шкале статусов, от наибольшего уровня свободы передвижения и доступа к товарам и услугам до наименьшего25. Этот метод основывается на выводах историков Шейлы Фицпатрик и Дональда Фильцера, которые независимо друг от друга утверждают, что при Сталине, в частности с 1940 по 1953 год, практически не существовало «свободного» труда26. Поэтому я не делю в этой книге людей на «свободных» и «несвободных», а использую термины «заключенные» и «незаключенные». Даже эти категории слишком просты для описания невероятно сложной социальной структуры, поскольку индивиды и группы внутри этих категорий наделялись многообразными политическими, социальными и экономическими статусами. Но главная линия раздела внутри населения Воркуты проходила между лишенными свободы и сохраняющими ее.

ОТ ГОРОДА ГУЛАГА ДО МОНОГОРОДА

В 1943 году, в разгар Второй мировой войны, начальник Воркутлага Михаил Мальцев инициировал процесс официального преобразования в город маленького поселения незаключенных, выросшего рядом с лагерем. Первоначально городское сообщество существовало скорее в теории, чем в физическом пространстве, но постепенно росло, сохраняя тесную связь с лагерным комплексом и сильную зависимость от него. Но в пятидесятых годах город начал обретать свои собственные политические и экономические институты, жилые дома и общественные пространства. В то же время лагерный комплекс значительно уменьшился, поскольку массовое освобождение заключенных и радикальный сдвиг в советской пенитенциарной политике оставили от Воркутлага лишь небольшую часть. Итак, на месте бывшего города ГУЛАГа вырос моногород. Во второй части этой книги я изучаю эту трансформацию, начавшуюся в пятидесятых годах, освещаю золотой век моногорода при позднем социализме, заканчиваю рассказ на том, как он почти прекратил свое существование в первые два десятилетия постсоветской России.

Что делало Воркуту советским моногородом? Как и ее аналоги в других частях Советского Союза и даже в США, она представляла собой утопический проект создания рационально спланированной среды, которая должна была исцелить недуги городской жизни и сделать горожан счастливыми и продуктивными