— Там очень красивые рыбки, — рассказывала я Людке, — Я, правда, сама не видела, но, говорят, что такого выбора как там, нигде в Москве больше нет.

Наконец, троллейбус добрался до нужной остановки, и мы вышли.

Такого количества рыбок, как там, и вправду нигде больше не было. Гупии, сомики, карпы, боции, телескопы, золотые рыбки, меченосцы, еще десятки неизвестных мне рыб самых возможных форм и оттенков. Казалось, они впитали в себя все краски этого пасмурного дня, забрали их, оставив улицам серое и коричневое. От них не хотелось отворачиваться. Никогда.

— Девочки, ну что, покупаем что‑нибудь? — послышался голос продавца — а то вы мне только зря товар загораживаете.

И мы пошли дальше. Толпа образовывала воронку, выбирать маршрут не оставалось возможности. И через пару минут мы оказались в самом центре этой толпы, в центре воронки.

— Котята! кому котят? Персидские, сиамские, на выбор!

Звери казались игрушечными. Но взять их на руки не хотелось. Хотелось убежать отсюда, не видеть, сесть в троллейбус, оставить позади этих людей, все эти звуки — щебет, мяуканье, собачий визг.

— Девочки, щеночек нужен?

Это была изнанка, изнанка того, что происходило в домах, в десятках тысяч домов, а может быть — в миллионах. Там жили любимцы, они спали на ковриках или на хозяйских кроватях, им давали прозвища, рассказывали о них гостям смешные истории, а летом — брали с собой на дачу.

А здесь, в этой воронке, все начиналось; здесь определялось, у кого какая судьба; здесь все были безымянными.

Я почувствовала стыд. Я не могла там больше оставаться. Но и уйти я была не в силах. И я знала, была уверена, что с Людкой происходит то же самое.

И вдруг мы услышали, что к нам обращаются:

— Девочки, купите кошечку. Я давно на вас смотрю. Вот, чувствую, что вы мне поможете.

Мы остановились. Перед нами стояла женщина, средних лет, в старом шерстяном пальто и вязаной шапке. Ее щеки покрывала сеточка из фиолетовых прожилок. Верхние пуговицы пальто были расстегнуты, и из‑за пазухи выглядывала кошачья голова.

— Купите у меня кошку, — продолжила она, — не пропадать же ей. Я дома ее не могу оставить. У дочки астма началась. Уже два часа тут стою, никто покупать не хочет

— Понимаете, — я попыталась объясниться, — мы вашу кошку купить никак не можем. У меня уже есть собака и рыбки. Кошка будет на них охотиться, и с собакой они тоже не уживутся. А у Люды никого нет, но ей мама и не разрешает никого заводить. Да и денег у нас с собой — полтора рубля, на вашу кошку — точно не хватит.

У меня с собой был рубль — я копила на солдатиков, в «Детском мире», а у Людки — пятьдесят копеек. Она мне это сказала, когда мы мороженое покупали.

А Людка стояла рядом и молчала. А потом вдруг сказала: «Ничего, мама мне разрешит. Давайте сюда вашу кошку. Но денег у нас и вправду мало».

— Девочки, как же вы меня выручили! — засуетилась женщина, — берите! Хорошая кошечка, ласковая. А денег мне как раз рубль и дайте — чтоб прижилась. Это примета такая. А остальное — на дорогу оставьте. Вы, ведь, далеко живете? — она вдруг посмотрела на нас с подозрением.

Мы поскорее расплатились, взяли кошку, и договорились нести ее по очереди. Я была первой. Кошка пристроилась под курткой. Казалось, смена хозяев не произвела на нее особого впечатления. Она была теплая и чужая.

А потом мы увидели собаку. Вернее, человека с собакой. Собака была большая и бежевая. А человек — высокий, худощавый, в спортивных штанах и заляпанной грязью куртке. У него была рассечена бровь. Он как раз нашел покупателя и договаривался с ним.

— Слышь, братан, — говорил он, — считай, повезло тебе. Всего за червонец такую собаку отдаю! Породистую, лабрадор она, ты только посмотри. Деньги нужны позарез, а так — хрен бы я такую собаку стал продавать.

Покупатель смотрел на него с сомнением. Наконец он решился и отдал человеку с рассеченной бровью деньги. Тот быстро сунул ему в руку поводок и исчез в толпе. Собака не пошевелилась. Она оглянулась и напряженно всматривалась в ту точку, где в последний раз мелькнула куртка ее хозяина.

— Ну, пошли, что ли! — новый владелец неуверенно потянул ее за поводок.

Собака не отреагировала. Она продолжала всматриваться в толпу.

И тут Людка это сказала. Вокруг было шумно, но я очень хорошо ее услышала. Всего два слова, очень тихим и очень твердым голосом. Она сказала:

— Будет война.

Троллейбус был полупустым. И теперь кошку держала Людка. Кошка была пушистой. Серой, с коричневыми и черными полосками. Людка молчала, а я думала о том, что она сказала, там, на рынке. Она такие вещи просто так говорить не стала бы, в этом я была уверена. Вот, например, когда Колька Артемов обозвал ее двоечницей, она ему ответила: «Может, я и двоечница, а тебя, зато, тут месяц не будет и никто этого не заметит!». И точно — буквально через неделю выяснилось, что Колькины мама с папой разводятся, а его самого отправили к бабушке. И вернулся он именно через

месяц. Ну, может, чуть раньше. А когда другой мальчик из нашего класса, Юра Кондратьев, ударил ее линейкой по пальцам, она ему крикнула: «Ты теперь долго ни на кого руку не поднимешь!». И что бы вы думали? Через четыре дня Кондратьев упал, сломал правую руку и три недели ходил в гипсе. Мы ему, правда, завидовали, потому что он сидел в классе и ничего не писал — ни контрольные, ни диктанты, ничего. И домашние задания не делал. Все ему можно было.

Так что к Людкиным словам стоило прислушаться.

— Люд, — спросила я, — а почему ты думаешь, что будет война?

— Не знаю, — ответила она, — Я, просто, подумала, что если он эту собаку продаст, то будет война. И, вот, пожалуйста. Будет война, — повторила она решительно.

— А как ты думаешь, кто на нас нападет? Опять немцы?

— Наверное, — ответила Людка, — а, может, американцы. Да какая разница? Какая разница, кто твой враг?

«Если будет война, то папу призовут на фронт, — думала я, — А еще, мама мне однажды сказала, что во время войны немцы убивали всех евреев. Дед, правда, уцелел, и у него есть медали. А вот дядя Лео, бабушкин брат, пропал без вести».

Настроение у меня совсем испортилось. И у Людки, кажется, тоже. А потом она сказала:

— Знаешь, все это неспроста. Весь этот день, и то, что мы, вдруг, на Птичий рынок поехали. И эта кошка. Почему ее хозяйка именно к нам обратилась? Нет, это все не вдруг. Это поручение. Понимаешь? Мы должны эту кошку спасти. Уберечь от войны.

— Кошка, — обратилась она к сонной голове, — мы тебя защитим. Я беру тебя к себе.

Приехав на нашу остановку, мы расстались. А вечером Людка мне позвонила и сказала, что мама на кошку не согласна и велела ее из дома убрать. Немедленно.

Необходимо было что‑то предпринять. И мы нашли выход. В Людкином доме не запирался подвал. Он и должен был стать кошкиным убежищем. Мы подобрали у продуктового магазина картонную коробку, положили в нее старое чистое полотенце. И отнесли все это туда. «Подвал — это даже и хорошо, — бодрилась Людка, — если будет бомбежка, то больше шансов, что кошка уцелеет». Потом мы принесли в подвал большую миску с водой, колбасу, которую Людка взяла тайком в холодильнике, и сухари. Хищники, правда, сухари не едят, но мы решили, что, если будет голод, то кошка не станет привередничать. Наконец, завершив все приготовления, мы перенесли в подвал кошку. Мы посидели с ней немножко, чтобы она не тосковала. А потом я предложила принести из дома горшок с аспарагусом — чтобы у кошки были витамины. И мы с Людкой отправились ко мне. А когда мы вернулись, с цветочным горшком, кошки в подвале не было.