Оленина смотрела, как дочь читает, краснеет, нервничает, рвет на мелкие клочки записки в надушенных конвертах… и молчала. А что скажешь? Артист в первую очередь принадлежит публике, а потом уже близким. Не принимать цветов нельзя – этикет требует уважать зрителей и слушателей. В конечном итоге именно ради них, для них играет на скрипке Влас.

– Мама, что это? – застыла Дина с запиской руке. – Боже мой! В зале полно сумасшедших! Что им стоит выстрелить в Никонова?

– Не говори ерунды…

Оленина взяла из ее рук сложенный вдвое листок бумаги с напечатанным текстом.

«Осталась неделя. Не отгадаешь мою загадку – умрешь. Сфинкс».

По субботам Матвей Карелин проводил занятия с группой подростков. Военно-спортивный клуб «Вымпел» заслуженно гордился его ребятами. Недавно они устроили показательные выступления по русскому бою – любо-дорого было смотреть. А ведь каждый пацан по-своему «трудный»: одним грозила колония, другие баловались наркотиками, третьи пытались свести счеты с жизнью.

Карелин находил ключик к каждому, умел заинтересовать собственной «философией выживания», приохотить к физическим упражнениям, к экстремальным условиям в пеших походах. Он обладал природным педагогическим даром, хотя профессия инженера-конструктора предполагала иные качества.

Его частное конструкторское бюро «Карелин» медленно, но успешно развивалось, давало прибыль, и Матвей подумывал о расширении. С другой стороны, бизнес и так занимал много времени. Если увеличить штат и брать больше заказов, совсем засосет. Некогда будет даже в Камышин наведаться, в домик бабушки Анфисы, на лыжах походить по лесу, в баньке попариться. Февраль нынче выдался снежный, морозный, благоприятный для зимних забав, подледной рыбалки и прочих деревенских радостей.

– Махну-ка я за город! – решил Матвей. – Ребят с собой возьму, научу их сооружать убежища в снегу, костер разводить.

Лариса, его любовница, до мозга костей горожанка, и слышать не желала о прогулках на природе.

– В такой мороз? – ужаснулась она, едва Карелин заикнулся о пикнике на снегу. – Ты в своем уме? Лучше пригласи меня в японский ресторан.

– Есть сырую рыбу? Нет уж, уволь. Тебя не воротит от рисовой водки и соевого соуса? Я предпочитаю традиционную русскую кухню: пельмени, осетринку с хреном, рыжики в сметане.

– От такой пищи разнесет в два счета. Придется на диете сидеть.

Постоянные диеты вошли в привычку многих женщин; похудение, о котором раньше никто не слыхивал, превратилось в некий дамский спорт. Матвей этого не приветствовал.

– Человек имеет определенное телосложение, заданное генотипом, – не раз объяснял он Ларисе. – Насилие над природой к добру не приведет.

– Что же теперь, жиром заплыть? – возмущалась она. – Ты же первый начнешь на других засматриваться, гибких и стройных.

«Уже начал, – подумал Карелин. – Только степень упитанности не имеет к этому никакого отношения».

Он продолжал встречаться с Ларисой, хотя думал об Астре Ельцовой. Он изредка звонил ей в Богучаны, но разговор получался сухим, неискренним и официальным. Матвей не мог найти подходящих слов, да и она, казалось, тяготилась этими пустыми беседами. Привет, как дела… Ничего не значащие фразы, ровная интонация, длинные паузы. Ладно, пока… звони… и ты звони…

А что было говорить, о чем спрашивать? В то же время Карелину хотелось услышать ее голос, – пусть натянуто безразличный, – чувствуя в паузах все невысказанное, неопределенное, не осознанное до конца ни им, ни ею. Но без этих коротких, нелепых звонков ему уже было не обойтись.

Матвей не верил в дружбу между мужчиной и женщиной. Не верил он и в любовь. Он нуждался в тех странных флюидах, которые исходили от Астры, в ее абсурдных, порой безумных рассуждениях, в том, что не поддается житейской логике и чего нельзя объять рассудком. Образ этой женщины иссушал его сердце, будил смуту и томление в крови. Не любовное, не сексуальное… какое-то иное, тревожное и темное… мучительное.

«Кем я хочу быть для нее? – спрашивал себя Карелин. – Другом, единомышленником, помощником… хорошим знакомым… партнером…»

Все звучало фальшиво, не выражая и сотой доли того, что он испытывал. Беден оказался великий русский язык…

Близкие отношения с Ларисой не вызывали у него угрызений совести и стыда, вины перед другой женщиной. И все же он звонил Астре, оставаясь с ней наедине, словно посторонние могли что-то спугнуть, испортить, нарушить мистическое очарование момента. Она знала о Ларисе, Матвей не скрывал своей любовной связи.

Однако Лариса об Астре не знала, и он не собирался ей говорить. У него, открытого и свободного, появилась тайна.

Несколько раз он порывался написать Астре письмо и останавливал себя. Что он может ей предложить? Дружбу? Банально… смешно… глупо. Она бы повеселилась от души, услышав нечто подобное. А что не глупо?

По большому счету, Астра не нуждается ни в покровительстве, ни в деньгах. Ее отец богат, у него есть возможность оказать дочери любую поддержку. На любом расстоянии и при любых условиях. Подумаешь, укатила к родственникам в Сибирь! Поживет в глуши, надоест ей печку топить да воду ведрами таскать – вернется как миленькая.

Прошел месяц – Астра не возвращалась. В ее голосе, когда она говорила по телефону, не слышалось ностальгических ноток, тоски по Москве. Избалованная барышня не жаловалась на отсутствие итальянского унитаза и горячей воды, не сетовала, что ей некуда пойти и не с кем общаться. Казалось, ее все устраивало в этом медвежьем углу.

– Там хоть телевизор есть? – как-то поинтересовался Матвей.

– Я от него устала, – призналась она. – Книги читаю. Хозяева, которые сдали мне дом, бывшие учителя. У них такая библиотека… глаза разбегаются: Бальзак, Диккенс, Толстой, Чехов, – надолго хватит. Восполняю брешь в своем образовании.

Матвей не спрашивал ее о зеркале — том самом, в старинной бронзовой раме с полустертой временем надписью ALRUNA на обратной стороне: клеймом то ли мастера, то ли гильдии. Не принимать же всерьез бредовую болтовню покойного Осокина[2]о мифическом имени зеркала? Впрочем, сей господин величал зеркало еще и Двойником… Что взять с ненормального?

Астра увезла зеркало с собой.

– Хочу побыть наедине с Алруной, — сказала она.

Она бы ни за какие коврижки не оставила его в чужих руках. Карелин не спрашивал ее, как там зеркало. Задай он подобный вопрос, сразу бы дал понять, что верит в разную «потустороннюю» дребедень. Он и так пошел на поводу у Астры, втянулся в ее игру и увяз по уши. Назвался ее гражданским мужем, пообещал оформить брак… Не дай бог Ельцовы затеют подготовку к свадьбе! Мало того, он продолжал идиотское кривлянье: раз в неделю звонил «будущей теще» и справлялся о здоровье. Астра просила: