Я без труда нашла дом, точнее, белую роскошную трехэтажную виллу, где жила «лекарка» баба Адрияна, отворила калитку, прошла по аккуратной дорожке, посыпанной гравием, даже поднялась на крыльцо и только тогда увидела прямо перед собой наклеенный на застекленную дверь листок – некролог. Оказывается, баба Адрияна умерла месяц тому назад… Жутковато, ничего не скажешь. Удивительно, что местные жители этого курортного городка не понимают, что этими некрологами они только отпугивают живых и здоровых, меньше всего думающих в этом чудесном городке о смерти туристов. Видимо, эти черно-белые листочки-поминовения сыграли со мной злую шутку и вызвали вечерние галлюцинации. Другого объяснения здесь и быть не могло.

Так, успокаивая себя, я, сытая, под теплым пледом, стала засыпать…

Должно быть, я уснула, потому что проснулась от стука в дверь. Мне никто не должен был стучать. Я ни с кем еще не успела познакомиться. И никого, в сущности, не хотела видеть. Может, это хозяева? Как же их зовут-то? Ее, кажется, Стефана, а его – Веселин… Да, все правильно. Меня почему-то колотило, словно я забралась в этот дом без спроса и не заплатила… Почему я так нервничала? Но кто, кто же так настойчиво стучит?

Я набросила на себя мамин шарф, вышла из комнаты в прихожую, включила свет, подошла к двери и спросила, кто там. Оказалось, Стефана. Высокая худенькая женщина с платиновыми волосами, стриженными под каре, в сером свитере и черных брюках. Милое приветливое лицо, отсутствие косметики, улыбка, показывающая крупные желтоватые зубы – в Болгарии курят практически все женщины. С приятным акцентом она объяснила мне, что пора рассчитаться. Я смотрела на нее во все глаза и не могла понять, снится мне это или же у Стефаны склероз. Я же отдала ей деньги за две недели вперед, и немало. Здесь самые скромные комнаты стоят двадцать евро в сутки. Двести восемьдесят евро я ей отдала в первый же день. Как все это, однако, неприятно…

Стефана вошла улыбаясь и протянула мне деньги:

– Вот, возьмите, здесь ровно двести восемьдесят евро, за две недели… Как и договаривались… Вы так на меня смотрите… – Она пожала плечами. – Разве не двадцать евро в сутки?

– Но это я вам должна эти деньги, – пробормотала я, чувствуя, как мне становится жарко. Она что, с ума сошла?

– Вот, возьмите. Потом я вам еще принесу. Извините за беспокойство…

Решив, что мне все это снится, я взяла деньги, попрощалась со своей сумасшедшей хозяйкой (она сказала мне, все так же продолжая улыбаться: «Лека ношт», что означает «Спокойной ночи»), тщательно заперлась и легла в постель. Свернулась калачиком и еще какое-то время смотрела на деньги, лежащие на столике слева от камина рядом с тарелкой с яблоками. Я ждала, что это видение исчезнет, как исчезали призраки Валентины. Но деньги продолжали лежать на месте… Ладно, решила я, утром их не будет, это уж точно. Это же сон…

Об этом она не могла говорить ни с кем, даже со своей сестрой Машкой. Все слова о Дантовом аде не шли ни в какое сравнение с тем настоящим, по ее мнению, адом, который ей пришлось пройти там, в этой клинике… Морские узлы, растущие в самых таинственных и волшебных по своему предназначению нежных закоулках женского тела, по предписанию врачей подлежали удалению. Решительным движением хирурга женское тело лишалось единственного чудотворного цветка, внутри которого могла бы зародиться новая жизнь. Вопрос о материнстве уже не стоял: главное было – спасти жизнь. Но самым обидным был тот факт, что под нож ложились не только рожавшие, испытавшие сладость материнства женщины, но и молодые нерожавшие девушки.

Ольгу, потерявшую ребенка, положили в послеоперационную палату. Пять молодых женщин ждали перевязки и лежали на жестких кроватях неподвижно, с задранными рубашками, и все пять были с грубыми жуткими, почти черными от зеленки швами…

Ольга провела в этой палате пять дней и за это время успела подружиться лишь с одной женщиной. Ее звали Надей, и она была единственной из всех, кого никто не навещал. Оля кормила ее, слабую, с незаживающим швом, жареной курицей и шоколадом, утешала ее как могла и в дальнейшем обещала посильную помощь. Хотя и предполагала, что стоит им только покинуть стены этого мрачного заведения, как они сделают все возможное, чтобы больше никогда не видеть друг друга, чтобы ничто не напоминало о той клинике, чтобы все забыть… Ольга забыла Надю, едва лишь вышла из больницы и вернулась к нормальной жизни. И вспомнила о ней спустя два года, когда встретила случайно в Охотном Ряду. Они увидели друг друга и нашли в себе силы не отвернуться и даже подойти к витрине с выставленными в ней украшениями из коралла.

– Привет, – сказали они почти одновременно и вдруг потянулись друг к другу и обнялись как старые знакомые. Нет, как подруги.

Надя, которая еще два года тому назад жила в коммунальной квартире и еле сводила концы с концами, сейчас стояла перед Ольгой в роскошной шубе, в ушах сверкали брильянты, словом, все выдавало в ней благополучную молодую даму, здоровую и цветущую.

– Хорошо выглядишь, – сорвалось у Оли, и Надя поняла, что соседка по палате завидует ей, восхищается ею и сгорает от любопытства. Сколько раз уже ей приходилось встречать этот немой, полный восхищения и зависти взгляд прежних своих знакомых, всех тех, с кем она не желает встречаться уже хотя бы по той причине, что они явились свидетелями ее унижений, страданий и нищеты.

– Так все говорят, – улыбнулась она Оле вполне искренне, еще не понимая, откуда это желание поговорить, поворковать с этой дурочкой, с этой Олей, которая была так добра к ней в больнице, что делилась вкусной курочкой, а иногда и запретными в тех мертвенно-лиловых стенах бисквитами со взбитыми сливками. – Если хочешь, давай где-нибудь посидим.

Из своего опыта она знала, что такое предложение может принять не всякий, отсутствие денег ограничивает возможности, а потому безжалостно добавила:

– Ты не беспокойся, я угощаю.

Сказала и тотчас пожалела о том тоне, которым это было сказано. Оля не заслужила его, она хорошая девочка и ни в чем не виновата. Пожалуй, Наде самой хочется излить душу этой хорошенькой блондиночке Оле, рассказать о том, что с ней произошло за то время, что они не виделись. Рассказать или оправдаться? В последнее время Наде пришлось встретиться с большим количеством людей, она так много говорила с ними. Прямо-таки анатомировала души прежде, чем объяснить, что от них требуется, взяв с них слово молчать. Но даже если они и откроют рот и начнут говорить, все равно ничего определенного никто из них сказать не сможет…

– Я бы с удовольствием… – неуверенно произнесла Оля, краснея от стыда за свою внезапную робость перед этой ставшей ей совершенно чужой дамой. – Я спешу…

– Знаешь, а ведь тот парень, от которого я забрюхатела и из-за которого угодила в больницу, – умер. Попал под машину, представляешь?

Но Оля не помнила, о ком она говорила. У Нади, как и у остальных, была опухоль матки. Но рассказ о погибшем парне обещал быть интересным, и она согласилась пойти с Надей в ресторан. Недалеко от Красной площади они зашли в миниатюрное заведение, как шкатулка, с пышными, обитыми изумрудным бархатом диванчиками. В полумраке горели свечи; им принесли икру, суп, рыбу, и все в тонкой посуде, мерцающей позолотой другой, неизвестной Оле богатой жизни.