максимальный балл, но каждый раз думала: может, ошибиться нарочно один раз? Может, тогда все примут.

И каждый раз не могла, не получалось. Правильные ответы манили, и так хорошо было выставлять их положенными крестиками на бланке и получать от Ирины Валерьевны короткое «Без сучка без задоринки». Мама не могла нарадоваться, а я не могла ее подвести.

Паша зверел с каждым днем, Настя смотрела уже не брезгливо, а враждебно. Они получали то тройки, то четверки.

Однажды на выходе из школы я услышала разговор Паши с женщиной в мехах — видимо, мамой.

«Ты посмотри, в кого ты превратился! Избаловали, все, хватит с тебя! Так и останешься в начальной школе с малышами?», — ругалась женщина.

«Мам, да я… — Паша понял, что я все слышу, и перешел на шепот. — Да не останусь, хватит!»

«Зубрила!», — вдруг крикнул он. Мама дернула его за плечо и яростно что-то зашептала.

Я отвернулась и побрела по улицам. Тут со мной кто-то поравнялся и сказал: «Пошли от них»

Это была Ева. Она молча вела меня по дворам, а я боялась что-то сказать: в этот день меня никто не забирал, но домой надо было как можно раньше, чтобы с домашнего позвонить маме.

У «Пятерочки» Ева сказала: «Жди здесь»

Мы стояли, ели кислые мармеладки и молчали. Потом Ева сказала «пока», и на ее лице я увидела что-то вроде улыбки.

Я стояла еще час, держа в руках пустую пачку из-под сладостей. Потом опомнилась и побежала домой.

Сюрприз, или без тревог и без сюрпризов

4 класс, 25 марта

Момент, когда мама забирала меня с продленки, я чувствовала еще за десять секундочек: просто вдруг мысленно касалась ее холодных мягких рук, а еще что-то немножко подпрыгивало и кружилось за ребрами. Но в этот вечер к моим ощущениям прибавился жужжащий комок: он то подскакивал почти до головы, то прыгал по рукам, то топтался на печенке.

В этот вечер мама пришла с папой. У меня не получилось удивиться или хотя бы изобразить удивление: я слишком, слишком каждый день ждала папу и до чертиков мечтала, как он по привычке встанет чуть сзади мамы и левой рукой приобнимет за плечо.

В этот вечер мама и папа стояли рядом — и вроде недалеко друг от друга, но между ними спокойно могла проехать электричка и высадить недовольных уставших пассажиров.

Мама и папа тоже были недовольные и уставшие. Я сразу подумала: «Это из-за меня. Не было бы меня — они бы друг про друга забыли»

А потом присмотрелась и поняла: только у мамы взгляд был далеким, а вот папина возбужденность была ужасно знакомой и пугала. Я чмокнула маму и привстала на цыпочки чмокнуть папу, но он вдруг сгреб меня так, что у меня упала шапка, и прижал к себе. Мама подняла шапку, сухо сказала «Сейчас не лето» и надела на меня шапку обратно.

Не помню, как мы добрались до дома — помню только, что родители (а можно ли их теперь называть вместе, а не по раздельности — мама и папа?) погнали меня идти впереди, и спиной я чувствовала скорую катастрофу.

Дома мама сразу ушла, бросив сумку с нотами нам под ноги, хотя всегда твердила мне: твои учебники и в будущем твои рабочие документы — твоё лицо, там вся твоя репутация. А папа вдруг сказал: «Ты же помнишь, как играть “No surprises”? Radiohead которая»

Мы сели за «Красный октябрь». Папа излучал волну, от которой было слишком жарко. Я стала дергать школьную блузку, расстегнула две верхних пуговицы, но открыть пианино не решалась. Мы просидели так тридцать секунд, а потом папа открыл крышку пианино — и вот показалась моя клавиатура.

Мне не нужны были ноты: каждое воскресенье после храма мы играли эту песню. Папа работал инженером, не умел играть на пианино и только успевал ставить указательный палец на октаву ниже и даже иногда не фальшивил. Я всегда хохотала и поучала его. Папа делал вид, что все понял, и фальшивил опять.

Пошло вступление, но папа не играл. Потом пошел первый куплет. Я зыркнула на него и качнула головой в сторону клавиш, и папа вроде глядел на меня, но не видел. На втором куплете он вдруг поставил палец на ноту ми контроктавы, я испугалась и на секунду сбилась, но продолжила. А на третьем куплете пришла мама, и началось.

Мама кричала что-то о том, что она устала и у нас вечно нет денег, и приказывала мне остановиться. Папа отвечал, что он дает ей пять тысяч в месяц «на секундочку, без подписания соглашения об алиментах», и приказывал мне продолжать. Я играла, потому что хотела, чтобы папа не злился и остался.

Под конец песни уже было не слышно, и нам стали стучать по батареям. Когда я закончила, папа встал, вынул из пиджака карманную Библию, положил мне ее на колени, посмотрел в окно, и я вдруг поняла: он смотрит так в последний раз.

Они ушли на кухню, я встала в коридоре, но высунулась мама, закрыла дверь и включила воду в раковине. Потом вышел папа, покачнулся, опять сгреб меня, сказал беречь Библию и ушел.

Было совсем тихо, и только на плече у меня шумно пузырился мокрый соленый след от папы. К моему старичку «Красному октябрю» было страшно подходить, к маме тоже.

Тут на кухне стало шкворчать и пахнуть жареным мясом. Мама ритмично, судя по всему слыша какую-то свою музыку, стучала ножом по доске, а из кухни тянуло холодом.

Я мышкой пробралась в детскую, легла и решила никогда больше не просыпаться: для этого, судя по комментариям в интернете, надо было сказать про себя «Сон мой навсегда, небесный Петр, жди меня».

Я сказала, укрылась одеялом по уши, чтобы потише дышать, и уснула.

Четверг, в который всё произошло

За год до школы, 25 марта. Мне шесть лет

Сегодня был четверг — день новой песни: каждую неделю папа показывал мне самую разную музыку, от джаза до рока. Надевал на меня большие мягкие наушники, улыбался и уходил. Как он говорил, «музыку надо узнавать в одиночку».

«А наушники-то уши обнимают. Уши обнимают наушники, и наушники — уши», — думала я и хихикала.

Иногда песня длилась минуту, а иногда аж десять, но мне нравилось всё, что слушает папа, потому что в каждой песне я слышала его след, его голос, его шутки.

Сегодня была песня с