— Лютик,—повторил пленник, лаская имя голосом.—Откуда ты?

— Того не ведаю — хозяин меня в Сарае купил весною, когда в Резанские земли отправлялся. До того как захватили нас с маткой, жили в деревне, очень далеко отсюда, а где — не знаю…

Вспомнив мать и родные места, Лютик загрустил, но пленник спрашивал:

— В Резанские земли? Не в Резань ли?

— В нее самую. Хозяин мой все хотел встретиться с князем Резанским, Властимиром, — себя показать да на него посмотреть… Хозяин-то мой откуда-то издалека. Он город называл, да я забыл. Туда молва о князе Резанском дошла и говорили, что он столько подвигов совершил, что хозяин мой не во все поверил и захотел сам с ним поговорить.

Пленник неожиданно улыбнулся, и его лицо, казавшееся уже немолодым, вдруг словно расцвело.

— Молва, говоришь, дошла? — переспросил он, — Дивно говоришь… А где теперь твой хозяин?

Лютик сжался в комок.

— Нету его, — молвил он тихо. — Звери эти съели его… И сейчас еще едят. Они и князя Резанского съели, — Он шмыгнул носом, вытирая ладонью лицо. — Хозяин хотя и бил меня и вообще, но он так много про того князя мне в дороге поведал, что я подумал: приедем в Резань, улучу час малый и в ноги князю кинусь, упрошу меня у хозяина выкупить… А теперь…

Он готов был заплакать, но вспомнил, что рядом с ним стоит человек, которому еще больнее, чем ему. Это заставило Лютика взять себя в руки и успокоиться.

Пленник, похоже, расстроился. Он поник головой и тяжко вздохнул. Вздох его был так тяжел, что мальчик утратил последний страх и подполз совсем близко, робко коснувшись заведенной назад руки.

Почувствовав прикосновение отрока, пленник повернул в его сторону лицо.

— Прости меня еще раз, — скорбно молвил он. — Ты меня о помощи просить надеялся, а я дважды надежды твои в прах обратил.

— Так ты что же, — ахнул мальчик, — и есть…

— Тот самый князь, к которому твой хозяин издалека путь держал, — сурово кивнул мужчина.

— Не может быть! — воскликнул Лютик.

— Сказал же я тебе — не кричи! Иначе они услышат наши речи, а я столько времени с человеком не разговаривал! Хочешь сам погибнуть и меня погубить? Молчи!

Лютик вспомнил, где они находятся, и в знак того, что понимает все, прижался к ногам князя. Вывернув шею, тот склонил в его сторону голову.

— Слушай меня, Лютик, — вдруг быстро шепнул он, и в его голосе уже не было печали и горечи. — Можешь ли ты помочь мне на свободу вырваться, за город мой порушенный, за людей убитых отомстить, сокрушить нечисть волосатую, зверей лютых?

Мальчик оглянулся на стаю. Уже темнело, костры горели ярким пламенем, между ними бродили или сидели волки. Слышались тихие голоса. Кто-то тихо подвывал себе под нос. Несколько сторожей стояли, опершись на копья и глядя в небо. На пленников под дубом никто внимания не обращал: слепец и мальчик не представляли опасности.

— Не могу я отсюда вырваться, — торопливо заговорил князь, — слишком уж цепи крепки да толсты. Я не раз пробовал освободиться, да куда мне без глаз-то?..

— А за что их тебе вырвали? Князь покачал головой:

— Не о том речь, Лютик. Коли вырвусь, за все они расплатятся сполна и вдосталь. Уж я заставлю их обо всем пожалеть — и что на землю мою пришли, и что вообще на свет родились…

— Понял я, о чем ты просишь меня, но разве я могу их разорвать? Тут богатырская сила надобна. — Лютик потрогал цепь — толщиной она была почти в половину его руки. Трудно было помыслить, чтобы ее мог порвать человек.

— Цепи эти не твоя забота. Но сможешь ли ты достать мне трын-травы?

— А зачем тебе трава сия?

— Трын-трава дает силу и ярость. От сока ее любой человек силачом, каких свет не видывал, становится. Достать бы мне ее, хоть и малый стебелек, да сок ее на губах ощутить — и тогда не удержат меня ни цепи, ни дубы эти, даже слепота моя… не помеха будет… Можешь достать ее для меня?

— Не знаю того, — сознался Лютик. — В лесу я мало бывал, а здешних мест и вовсе не ведаю — болота или чаща… Заблужусь, а тебе ждать напрасно да надеяться.., Но я попробую, — живее добавил он, видя, как при его словах опечалился князь. — Матка мне всегда говорила: “Помогать надо тем, кто тебя слабее, — потом и тебе тот, кто сильнее тебя, поможет…” Только никогда я эту траву не видел и где растет она, тоже не ведаю.

— Жена моя тебе все бы сказала, — задумчиво ответил князь. — Она в травах толк знала — все по имени различала, и они к ней, как дети, тянулись, без остатка силу чародейскую или лекарскую ей отдавали… Да только сгинула она, а где — того не ведаю. Может, уж нет ее в живых, а мне о том никто истины не скажет, нарочно молчат. — Он прервал сам себя и заговорил твердо, как ни в чем не бывало: — Слыхал я, что растет трын-трава в тех местах, где живность лесная водится. О ней русалки, лешие да родичи их ведают. У них про нее и спрашивай. Дойдешь ли?

Лютик глянул на волков, что расположились вкруг костров на отдых. Отсюда до леса много ближе, чем им кажется, — нырнуть под кусты, и поминай как звали! Пока хватятся, его и след простыл. Только вдруг они и впрямь как звери дикие — по следам ходить могут, нюхом человека чуют?

Властимир медлил, молчал, не торопил отрока. Мальчик сидел у его ноги — князь чувствовал его бок.

— Что решил ты? — не выдержал слишком долгого молчания пленник — лучше уж сразу от мечты о свободе и мести праведной отказаться, чем терзаться напрасной надеждой.

Отрок ответил не сразу: он возился с чем-то невидимым, а потом все же молвил:

— Пойду я, княже. Попробую…

— Не могу я тебе присоветовать, в какую сторону идти, — потужил князь. — Сам того не видел — не ведаю…

Лютик уже не слушал его — он корпел над тугим узлом, что стягивал ремень вокруг пояса. Ремень был скользкий от крови, он уходил из пальцев червем, затянувшись насмерть. Просить ножа было не у кого, следовало надеяться на себя. В ход пошли даже зубы. К тому времени, как солнце совсем спряталось за деревья и спустилась ночь, отрок был свободен.

Лютик встал у ствола и тихо коснулся руки князя.

— Пошел я, — шепнул он и бросился прочь, пропав в траве раньше, чем Властимир успел молвить напутствие.

Рано уходит с поляны солнце, словно неохота ему задерживаться здесь. Где-то еще вечер, а тут уже ночь. И наутро оно не спешит показывать свой лик, обиженное или напуганное —не поймешь, чего более. Столетние дубы огораживают поляну со всех сторон. Хоть и велика она, а все равно не сразу благодатные лучи дорогу к ней находят.

Волкам же что день, что ночь темная. Псоглавцы чуют восход, как степные звери издалека чуют воду. Стан зашевелился до света — отряд охотников тихо разобрал оружие и ушел в леса за добычей. Позднее встали волчицы — набрать дров для костра, натаскать воды да приготовиться к возвращению охотников.