пути.

Селиванов посмотрел на неё, передёрнулся от отвращения и пошёл по коридору к выходу.

Фашисты

Восторг был такой, что хотелось выбежать из собственного тела.

Придя домой, Наташа переодела и умыла Ирочку, включила ей мультики на планшете, поставила разогреваться кастрюлю с супом и задумалась, кому позвонить в первую очередь. Вариантов было не так много, и она выбрала маму.

— Наталья, что случилось? — сказала мама вместо приветствия. — Что–то с Ирой?

— Нет–нет. Почему ты так решила? — спросила Наташа, расхаживая по кухне. Усидеть на месте было невозможно.

— Взгляни на часы, — строго сказала мама. — Обычно мы созваниваемся в шесть. А сейчас сколько?

— Ничего не случилось, успокойся. То есть нет, случилось! Ещё как случилось!

— Господи, помилуй!

— Случилась удивительная вещь. Сядь.

— Я лежу.

— Ой, тогда лежи. А почему ты лежишь? Тебе плохо?

— Нет, мне хорошо. Я поела и смотрю «Мужское и женское». Гордон обозвал гостя гнидой и пообещал оторвать ему яйца. Как ты считаешь, это нормально?

— Нет, это не очень нормально, — сказала Наташа. — Это как–то даже слишком. Зачем они такое показывают? И зачем ты это смотришь?

— Но другого–то ничего нет, — сказала мама. — Ладно. Ты скажи лучше, что там у тебя произошло.

— Я сейчас взорвусь.

— В каком смысле?

— Меня пригласили сниматься в кино, — сказала Наташа и замерла с приоткрытым ртом.

Мама молчала.

— Ты слышишь?

— Слышу, конечно. А кто пригласил?

— Я гуляла с Ирочкой в парке. Подошёл мужчина, сказал, что он ассистент режиссёра и пригласил на съёмки.

— Он извращенец! — сказала мама. — Не вздумай никуда ходить.

— Нет. Он с «Ленфильма».

— Можно подумать, на «Ленфильме» нет извращенцев, — сказала мама.

— Почему ты так говоришь? Я его погуглила. Он есть на «Кинопоиске».

— Как его фамилия?

— Кузин. А главный режиссёр фильма какой–то Панкрашов.

— Не знаю таких. И когда ты идёшь?

— Завтра утром. Кстати, он пригласил нас с Ирочкой. Сказал, что нужна женщина с ребёнком.

— Мне это всё очень не нравится.

— Но почему?

— Я уже объяснила. И потом, ты ведь не актриса, Наталья. Почему они тебя выбрали?

— Он сказал, что у меня подходящее лицо. Да и роль ведь не главная…

Наташа вздохнула и представила сценку. Режиссёр Панкрашов разглядывает на экране ноутбука фотографии актрис, задерживается на Наташиной, поворачивается к ассистенту и говорит: «Слушай, старик, а она ничего, давай на главную роль попробуем?» Правда, дальше в фантазию влезли мамины страхи, и ассистент Кузин ответил: «А можно я её потом высеку? Надо у реквизиторов кнут попросить». Панкрашов проворчал: «Только не как в прошлый раз! Пол не отмыть было».

— Такие вот новости, — сказала Наташа, чувствуя, что весь восторг куда–то улетучился.

— А гонорар тебе полагается? — спросила мама.

— Наверное.

— Ты не спросила?

— Я немного растерялась. Когда он подошёл, я испугалась, даже газовый баллончик приготовила.

— Кстати! — сказала мама. — Если всё–таки пойдёшь на эти пробы, баллончик держи при себе. Мало ли что.

— Обязательно!

— И про деньги спроси. А вдруг хорошо заплатят?

— Конечно, спрошу.

Они ещё немного поболтали. Вернее, говорила в основном мама. Она пожаловалась на чирей, рассказала про знакомую, заболевшую раком, назвала Гордона марамоем, а губернатора города старым маразматиком. Наташа сидела у окна, смотрела на улицу, слушала и время от времени повторяла:

— Ага. Ага. Ага. Ага.

Наконец, мама попрощалась.

Суп потихоньку выкипал. Наташа погасила огонь, налила в две тарелки, подождала, пока он немного остынет, и привела Ирочку.

— Мама, а когда мы будем в кино сниматься? — спросила дочь.

— Завтра всё узнаем, — сказала Наташа.

— А папе расскажешь?

— Посмотрим. Ешь.

— А можно я ему позвоню и расскажу?

— Давай мы сначала снимемся, а потом, когда уже фильм будет готов, ты ему расскажешь, сделаешь сюрприз. Договорились?

— Папа узнает, что мы в кино снимались, и сразу захочет вернуться, — заключила Ирочка.

Наташа промолчала.

Утром они пришли на «Ленфильм». С погодой не повезло, моросил холодный октябрьский дождик. Ирочка капризничала. Наташа плохо себя чувствовала. Она нервничала и толком не спала ночью. Задремать удалось лишь под утро. Почти сразу зазвонил будильник. Встала с тяжёлой, неповоротливой головой. Возник соблазн никуда не идти. Но не хотелось расстраивать Ирочку. Дочь весь вечер говорила о съёмках.

В прохладном вестибюле «Ленфильма» толпился народ. Десяток обветшалых старух и несколько стариков, похожих на алкашей. Наташе показалось, что все на неё смотрят. Смутившись, она вывела Ирочку на улицу и набрала номер Кузина. Из трубки раздался протяжный женский стон. И тут же заиграло что–то скрежещущее, видимо, какой–то хеви–метал. Или как он там называется? Наташа в этом не разбиралась.

— Слушаю вас, — ответил усталый мужской голос.

— Валерий Александрович? — спросила Наташа. От волнения её голос слегка взвизгнул.

— Кто это?

— Наталья Попова. Вы вчера нас пригласили на пробы в кино. Помните, в парке? Мы с Ирочкой приехали.

— А, ну здорово, — сказал Кузин. — Вы внизу?

— Мы на улице стоим.

— Заходите внутрь.

И отключился.

— Мама, кому ты звонила? — спросила Ирочка.

— Режиссёру, — ответила Наташа.

— А что он сказал?

— Сказал зайти.

Они вернулись в вестибюль. К ним тут же подошла старуха с опухшим лицом, наклонилась к Ирочке и начала сюсюкать:

— А кьто тють у няс? Кьто? А как няс завуть?

Наташе стало противно. Ирочке, кажется, тоже. От старухи пахло пылью, паутиной и, возможно, могилой. Она достала из кармана конфету и чуть ли не силой запихала Ирочке в руку.

— Утю–тю–тю-тю. Какая миленькая, какая розовенькая.

— Простите, — сказала Наташа. — А вы тоже на пробы?

Старуха выпрямилась.

— Куда? — спросила она.

Из длинного коридора вышла полная женщина лет пятидесяти, стриженная под машинку.

— Так–так, — сказала она басом. — Все в сборе? Идёмте переодеваться.

Народ потянулся в коридор. Наташа стояла на месте. Заметила, что Ирочка разворачивает конфету, отобрала и сунула в карман. Дочь выпятила нижнюю губу и прослезилась.

— Это плохая конфета, — сказала Наташа. — Её нельзя кушать.

— Почему?

— Бабушка носила её в попе.

Ирочка сморщилась и высунула язык.

— Я тебе куплю хорошую конфету.

— Мамочка, а можно мне «Баунти»? Я так её люблю.

Женщина, стриженная под машинку, подошла к ним.

— Вы на съёмки «Фашистов» пришли?

— А я даже не знаю, — ответила Наташа, зачем–то достала телефон и зажгла экран, будто там была подсказка. — Нас пригласил Валерий Александрович Кузин.

— Идёмте переодеваться.

— А Кузин?

— Я за него, — сказала женщина.

— А что сейчас будет? Пробы? — спросила Наташа, шагая за женщиной.

— Зачем пробы? Сейчас переоденетесь и поедете на съёмки.

— Так сразу? А текст? Я не знаю, что говорить. И не репетировала.

— Ничего страшного, — сказала женщина насмешливо. — Тебя как зовут?

Она наклонилась к Ирочке.

— Иришенька солнышко, — ответила та важно.

— Ишь ты!

— А вас? — спросила Ирочка.

— Галина Антоновна, — произнесла женщина медленно и громко.

— А я думала, будут пробы, — продолжала Наташа.

— Да чего время тратить.

Они поднялись на второй этаж и зашли в костюмерную. Большое помещение было заставлено вешалками. Вестибюльные старики получали одежду для съёмок и уходили за ширмы.

— Наталья! — крикнула Галина Антоновна.

— Что? — дёрнулась Наташа.

— Это я не вам.

Пришла девушка лет двадцати с усталым лицом.

«Она тоже Наташа, — подумала Наташа. — Как я».

— У нас тут мать–героиня, — сказала Галина Антоновна. — Переодень.

— Сделаем.

Наталья привела Наташу с Ирочкой в закуток. Забрала паспорт и принесла одежду: старое платье, телогрейку и бомжеватого вида ботинки. Ирочке досталось чуть более симпатичное платьице и сандалики.

— Переодевайтесь, — сказала Наталья, закрыв закуток шторкой.

— А нижнее бельё оставлять? — спросила Наташа.

— Ну,