В подтверждение своих слов главный охранник ткнул пальцем в кусок картона с должностной инструкцией; там во втором параграфе значилось: «Врач, курирующий Английскую ферму, обследует пациента номер 1731».

Главный охранник провел меня через двор и впустил во флигель, которого я ранее не приметил. В обнесенном стеной садике стоял очаровательный коттедж. К нескольким комнатам примыкала громадная застекленная веранда, которая могла заодно служить студио. Именно там обитал номер 1731.

Вхожу.

Жалковатого вида человечек притулился в углу. Штаны спущены. Пароксизм мрачного упоения. Меж пальцев просачивается что-то белое и капает в зажатую коленями стеклянную чашу на тонкой ножке, где плавает золотая рыбка. Когда с его маленьким делом покончено, встает, застегивает ширинку и смотрит на меня с самым серьезным видом. Смахивает на клоуна. Напружинился, расставив ноги и слегка покачиваясь вперед-назад, как бы испытывая легкое головокружение. Малорослый чернявый субъект, сухопарый, узловатый, высушенный на перец и словно бы осмоленный на пламени, что горит в глубине крупноватых для такого лица глаз. Низкий лоб. Глазницы проваленные, синяки под глазами доходят почти до резких складок возле рта. Правая нога присогнута, колено распухшее, он страшно хромает. Слегка сутулится, длинные руки висят и мотаются в локтевых суставах, словно у обезьяны.

И неожиданно принялся говорить, нисколько не торопясь, медленно, уравновешенно. Теплый, серьезный голос — почти женское контральто — привел меня в изумление. Никогда еще я не слышал таких протяжных, таких глубоких звучаний, согретых меланхолической сексуальностью, со страстными перебивками, с переходами куда-то в дальние регистры блаженства. Казалось, голос лучится разными оттенками цвета, так он выспрен и исполнен неги. Он захватывает меня. Я тотчас начинаю испытывать непреодолимую симпатию к этому странновато трагичному человечку, который переползает туда-сюда внутри своего голоса, словно гусеница в пределах данной ей природой оболочки.

Выйдя от него, я кинулся к себе, посмотреть его бумаги.

Медицинская карта № 1731. ЖЕНОМОР. На жизнь зарабатывал уроками тенниса. Поступил 12 июня 1894 года. На собственные деньги построил флигель, примыкающий к Английской ферме. Приметы: волосы — черные, глаза — черные, лоб — низкий, нос — прямой, лицо — удлиненное, рост 1-й, размер талии 47, особые приметы: правое колено распухшее, правая нога короче левой на 8 см. Анкетные данные и диагноз смотри в секретном деле № 110, открытом на имя Г…и.

Секретного досье № 110 как такового не существовало: простой листок голубоватой бумаги, где от руки было написано:

1731. Г.….. и. В случае кончины телеграфировать в посольство Австрии.

И никаких следов диагноза. Вероятно, он никогда и не был поставлен.

Я справился у Штейна.

Штейн меня выслушал, но от каких-либо объяснений уклонился.

Я терялся в догадках. Меня разбирало любопытство. Все недоговоренности, сгустившиеся вокруг Женомора, подогревали мою симпатию к бедняге. С этого момента я стал посвящать ему все свободное время, пренебрегая другими больными, с ним же проводя долгие часы. Он сохранял чрезвычайные спокойствие и мягкость, был холоден, пресыщен и не поддавался на искушения. Совершенно ничего не ведал о жизни внешнего мира, не выказывал никакого раздражения по поводу людей, поместивших его сюда, или тех, кто держал его здесь взаперти. Был одинок. Всегда жил одиноко, в четырех стенах, за решетками на окнах и железной оградой вокруг обиталища, неизменно высокомерный, все презирая и всех вокруг превосходя. Знал о своем превосходстве над другими и подозревал, что его мощи нет преград.

Главный охранник уже косо посматривал на меня во время этих длительных бесед. Штейн несколько раз вызывал меня к себе, чтобы положить конец нашим взаимоотношениям, уговаривая оставить Женомора в покое. Я не обращал на все это внимания: меж Женомором и мною уже завязалась дружба, мы сделались неразлучны.

Я дал себе зарок устроить его побег.