«Ну и дела». Аппетит у Прохорова пропал и, не обращая внимания на урчащего Рысика, он, выскочив в коридор, прислушался. Из-за двери отцовской конуры тошнотно перло перегаром, жужжал невыключенный телевизор и слышался густой надрывный храп, а вот в комнате матери стояла прямо-таки мертвящая тишина, оттуда не доносилось ни звука, и Серега почувствовал, как у него перехватило горло.

— Мама… — Он поскребся, осторожно повернул ручку и почему-то на цыпочках вошел внутрь. — Мама…

В комнате никого не было. На разложенном диване лежало скомканное покрывало, в бельевом шкафу, судя по всему, рылись чужие руки, и, подобрав с полу разбитые очки, в которых мать обычно смотрела телевизор, Серега двинулся будить своего геройского родителя.

Действительно геройского: гвардии майор, правда запаса, три боевых ордена, а уж медалюшек-то всяких — не сосчитать. При этом дырка в легком, кое-как залеченный гепатит и чудом уцелевшая левая нога. Правая, по нижнюю треть бедра, осталась в кабине «КамАЗа», подбитого из крупнокалиберного на перевале Саланг. Зато и пил Серегин батя геройски — по-черному. Собственно, на тернистую тропу алкоголизма он встал сразу после демобилизации по ранению, но, будучи неоднократно «торпедирован», нашел в себе силы завязать и заступить на трудовую вахту в народное хозяйство. По-новому он запил пару лет назад, когда стало окончательно ясно, что Витька, младший брат Сереги, из Чечни не вернется…

— Эй, батя, — распахнув дверь, Тормоз щелкнул выключателем и потряс лежавшего ничком отца за костлявое плечо, — где мать?

На полу валялись порожние флаконы «красной шапочки» — средства для обезжиривания поверхностей, воздух был пропитан перегаром, папиросным дымом и вонью давно не мытых телес, зато на самом видном месте красовалась офицерская парадка, правда без орденов и медалей. Награды были давно проданы и пропиты…

— А-о-у… — Захлебнувшись харкотиной, Прохоров-старший заворочался, приоткрыл осоловевшие глаза, и по его небритой щеке потянулись слюни. — Пара… Паралик разбил Семеновну… Аккурат «Время» началось… На Костюшко оттащили, паралик…

Он вдруг густо рыгнул утробно-прогорклым, погрозил кому-то кулаком и, ткнувшись мордой в грязную подушку, раскатисто захрапел.

«Эх, батя, батя». Смотреть на него было тягостно, и, опустив глаза, Серега пошел в коридор к телефону. Однако, сколько он ни названивал в городскую больницу номер двадцать шесть, никто не отозвался, — понятное дело, ночь, час собаки, время, когда больше всего хочется спать, и, плюнув, Тормоз направился в ванную. Утро вечера мудренее.

Горячей воды не было уже месяц, с уханьем забравшись под слишком уж бодрящий душ, Серега внезапно вспомнил, как когда-то уходил в армию. Уходил трудно: в первый призыв «изобразил» себе сотрясение мозга, во второй фиктивно брачевался с какой-то дурой, и только с третьей попытки военкомату удалось его захомутать. И вот, сколько было телок, ни одна, сука, не пришла проводить, лишь мать стояла на пронизывающем ноябрьском ветру и совала ему пакеты со съестным. И все плакала, плакала… А харчи эти, к слову сказать, лихо оприходовали сержанты на распределительном пункте…

«Кстати, о жратве». Поплотнее прикрыв дверь в ванную, чтобы Рысик не вмазался отбеливателем, Прохоров щедро отсыпал ему «Вискаса» и пошел к себе. Поставил будильник на одиннадцать, потянулся, зевнул и наконец-таки завалился спать.

Снились ему мигающие светофоры ночного города.

— Ну что, друзья-однополчане, начнем пожалуй. — Вскрыв кодовый замок кейса, Плещеев вытащил дискету, определил ее в недра компьютера и ввел пароль. — Итак, что мы имеем?

Он только что вернулся от начальства и, несмотря на чаепитие в генеральском обществе, страшно хотел есть. Однако крепился, справедливо полагая, что хлеб насущный может и подождать, решил первым делом провести охват инструктажем.

Благодаря кондиционеру воздух в кабинете был прохладен и чуть заметно дрожал из-за работающей установки защиты. Пахло духами Пиновской, отцветавшей за окном сиренью и дорогой, пенковой, трубкой Осафа Александровича Дубинина, которую, не прикуривая, он задумчиво держал во рту.

— Так, есть. — Пробежав пальцами по клавишам, Плещеев поправил очки и, откинувшись на спинку, поудобнее устроился в кресле. — Морозов Кузьма Ильич, начальник седьмого отдела Управления КГБ по Ленинградской области. Воинское звание полковник. Тысяча девятисот сорок шестого года рождения. Русский. Член КПСС с тысяча девятисот семьдесят первого года. Образование высшее, в тысяча девятисот семьдесят шестом году закончил Высшую школу КГБ им. Ф. Э. Дзержинского при Совете Министров СССР. В тысяча девятьсот восьмидесятом году прошел переподготовку в Учебном центре КИ (Краснознаменный институт имени Ю. В. Андропова). Награжден четырьмя орденами и рядом медалей. Личный номер Б-113448… Каков герой. — Плещеев щелкнул клавишами, и на экране высветилась служебная характеристика на товарища Морозова: «…Умеет выделить главное и сосредоточить усилия на ключевых участках контрразведывательной деятельности. Непосредственно участвует в планировании и проведении наиболее сложных оперативных мероприятий. Принимает обоснованные решения, старается действовать нестандартно, не боится взять ответственность на себя…»

— Редкое имя Кузьма. — Дослушав панегирик до конца, Пиновская по привычке высыпала на стол горсть семечек, на этот раз тыквенных, и принялась лущить их. — Лично у меня оно ассоциируется с пожарным. Этаким бравым, лихим брандмейстером — чтобы каска блестела, усы торчком и навеселе изрядно…

На экране тем временем высветилась благообразная очкастая физиономия лысеющего отца семейства — ничего примечательного, если бы не жесткий прищур глаз, и Марину Викторовну передернуло:

— Да, на брандмейстера не тянет…

— И не пьет совсем, бережет потенцию. — Ухмыльнувшись, Плещеев принялся копать дальше, постепенно стало ясно, что обладатель редкого имени и сам по жизни является сволочью редкой.

Свое служение отечеству Кузьма Ильич начал еще в младые годы, старательно стуча на однокурсников по институту. Причем делал это настолько успешно, что по распределению попал в кагэбэшное управление "З" — защищать родной конституционный строй. Здесь он проявил себя во всей красе, доблестно выявляя агентов сионизма и апологетов буржуазной лжекультуры, за что, видимо, и попер быстро в гору. После окончания главной кузницы чекистских кадров — Высшей школы КГБ имени Железного Феликса — Кузьма Ильич заматерел, и родина регулярно давала ему шанс совершить что-нибудь по-настоящему геройское. К примеру, именно он сыграл немаловажную роль в грубом фарсе под названием «Ввод советских войск в Афганистан». Если вспомнить, поводом для этого явилось варварское нападение на дом в Кабуле, где жили служащие многочисленных миссий и представительств СССР. Банда разбойников в чалмах и халатах убила множество советских граждан, отрезала им головы и, насадив на острия пик, с криками понесла вдоль улиц. Полиция открыла по негодяям огонь. Побросав головы советских граждан, бандиты скрылись. Позже полицейские отметили в рапортах, что у большинства экстремистов чалма была повязана неправильно. Так вот, этой зондеркомандой и руководил тогда, пребывая в чине майора, Кузьма Ильич Морозов. А вскоре его, как специалиста по классовой борьбе, бросили на самый передний ее край. Обретаясь в странах, где деятельность компартий была запрещена законом, он изыскивал для младших сестренок КПСС экономические источники существования. Работа спорилась, а главное — бремя морально-этических ценностей не тяготило: во имя всемирной революции все средства хороши. Под чутким руководством КПСС шла бойкая торговля оружием, наркотиками и ворованными товарами. Процветал рэкет, коммунары не гнушались брать деньги с проституток и игорных заведений, а частенько бывало, что не брезговали и банальным разбоем. Разжигали потихоньку мировой пожар.