— Насколько все плохо там, на Дженовингии? — спросил другой старый священник, тот, который держал кадило.

— Ситуация… под контролем, — солгал я.

Жардон фыркнул:

— Ну само собой, под контролем. Именно поэтому старший администратор проделал весь этот путь. Брат Гирод, ты задаешь глупые вопросы.

Заговорил еще один человек — старше всех, согбенный и полуслепой, с макушкой, испещренной пигментными пятнами. Широкая слуховая трубка на его левом плече цеплялась за монашескую рясу изящными механическими лапками.

— Меня беспокоит, что вопросы и изменение привычного распорядка дня могут потревожить покой здешних обитателей. Я бы не хотел, чтобы наши пациенты волновались.

— Мы учтем это замечание, брат Ниро, — сказал Баптрис. — Уверен, что господин Сарк будет благоразумен.

— Разумеется, — пообещал я.

Было уже далеко за полдень, когда Баптрис наконец повел меня вглубь хосписа. Калибан шел следом, таща с собой несколько коробок из моего багажа. Призрачные сестры в рогатых шапках провожали нас взглядом из каждого угла, из каждой тени.

Мы поднялись по лестнице в просторную, но душную залу на четвертом этаже. Ни один из нескольких десятков пациентов не обращал на нас никакого внимания. Некоторые носили просторные поношенные халаты, а иные так и не сумели расстаться со своей старой униформой. Все значки, обозначения званий и нашивки были срезаны, ни у кого не было ремней и шнурков на ботинках. Двое больных увлеченно играли в регицид на старой жестяной доске у окна. Еще один сидел прямо на голом деревянном полу и катал по нему игральные кости. Остальные бормотали что-то себе под нос или просто бесцельно пялились в пространство. Обнаженный человек, которого мы видели в атриуме, скорчился в углу и засовывал пустые гильзы в патронташ. Многие местные обитатели могли похвастаться жуткими застарелыми ранами и шрамами.

— Они… безвредны? — шепотом спросил я у Баптриса.

— Мы даем нашим наиболее стабильным подопечным свободу передвижения и возможность гулять здесь, в общей зоне. Разумеется, за ними внимательно следят. Но в целом все, кто приходят сюда, — безвредны, ибо они делают это добровольно. Конечно, есть и люди, пришедшие из-за того, что особенности их психики сделали нормальную жизнь невозможной.

Ничего из сказанного им меня не успокоило.

Пройдя сквозь залу, мы вошли в длинный коридор с палатами по обеим сторонам. Некоторые двери оказались закрыты снаружи на засов, иные — даже усилены дополнительными решетками. На каждой двери было узкое смотровое окошко со сдвижной заслонкой. Пахло дезинфицирующими средствами и экскрементами.

Кто-то или что-то тихонько и размеренно стучало по одной из закрытых дверей, мимо которой мы прошли. Из-за другой раздавалось пение.

Некоторые двери были открыты. Я увидел двух послушников, мывших губками древнего старика, привязанного ремнями к металлической кушетке. Тот жалобно плакал. В другой комнате, с открытой дверью, но запертой решеткой, на стуле сидел крупный, мускулистый мужчина и внимательно смотрел в коридор. Его кожу покрывали татуировки: эмблемы полка, девизы, цифры, обозначающие численность убитых врагов, — а в глазах плескалось безумие. Он имплантировал себе клыки какого-то зверя в нижнюю челюсть, и они торчали из-под губы.

Когда мы проходили мимо, он бросился на решетку и попытался дотянуться до нас сквозь прутья. Могучие пальцы сжимались и разжимались. Раздался негромкий рык.

— Йок, веди себя прилично! — велел ему Баптрис.

Как оказалось, нам была нужна комната, следующая за камерой Йока. Возле открытой двери нас уже ждали сестра и послушник. В палате царила непроглядная темнота. Баптрис коротко переговорил с коллегами и обернулся ко мне:

— Эбхо не очень контактен, но сестра убедила его поговорить с вами. Внутрь заходить нельзя. Прошу, сядьте здесь, у двери.

Послушник принес мне стул, и я сел у входа, поправляя длинные полы мантии. Калибан аккуратно открыл коробки и установил треножник с пишущим устройством.

Я всмотрелся в темноту, пытаясь различить какие-то очертания. Ничего.

— Почему там так темно?

— Болезнь, поразившая разум Эбхо, обостряется при свете. Ему нужна темнота, — пожал плечами Баптрис.

Я кивнул и прокашлялся.

— Милостью Бога-Императора Терры я прибыл сюда, чтобы выполнить Его священную волю. Я — Лемюаль Сарк, старший администратор-медика, приписанный к Администратуму Лорхеса. — Пишущее устройство тихо защелкало и начало заполнять свиток пергамента, который, как я надеялся, к концу разговора станет длинным и заполненным ценными данными. — Мне нужен Федж Эбхо, бывший полковник двадцать третьего полка Ламмарских Улан.

Тишина.

— Полковник Эбхо?

Из темной комнаты раздался голос, тонкий, как лезвие ножа, и холодный, как дыхание мертвеца.

— Это я. Что вам нужно?

— Мне нужно поговорить с вами о Пиродии. О Терзании, которое вы пережили. — Я подался вперед.

— Мне нечего вам сказать. Я ничего не вспомню.

— Ну что вы, полковник. Я уверен, что сможете, если попытаетесь.

— Вы неправильно поняли. Я имел в виду, что не стану ничего вспоминать, а не то, что не сумею.

— По собственному желанию?

— Именно так. Я отказываюсь отвечать.

Я провел рукой по лицу и понял, что у меня пересохло во рту.

— Полковник, но почему?

— Из-за Пиродии я оказался здесь. Уже тридцать четыре года я пытаюсь ее забыть и не хочу снова вспоминать о ней.

Баптрис посмотрел на меня и слегка развел руками. Видимо, этим он хотел сказать, что ничего не выйдет и мне нужно прекратить попытки.

— На Дженовингии люди сейчас умирают от чумы, которую мы называем Чумой Ульрена. Эта болезнь очень похожа на Терзание. Все, что вы расскажете, может помочь нам спасти жизни.

— Я не сумел спасти людей в тот раз. Пятьдесят девять тысяч погибло на Пиродии. Я не сумел им помочь, хотя пытался изо всех сил. Почему сейчас должно быть по-другому?

Я всматривался в темноту, из которой доносился голос.

— Я не могу ответить на этот вопрос. Но думаю, что попытаться стоит.

Последовала длинная пауза. Устройство гудело в ожидании. Калибан кашлянул, и машина, щелкая механизмами, записала этот звук.

— Сколько?

— Простите, полковник? Я не понял вопроса.

— Сколько человек умирает?

Я глубоко вздохнул:

— Когда я покинул Лорхес, там было девятьсот погибших и полторы тысячи зараженных. На Дженовингии Минор — шесть тысяч мертвых и вдвое больше больных. На Адаманаксере дельта — две сотни, но там вспышка только началась. На самой Дженовингии… два с половиной миллиона.