уже произошла. Когда ситхи погружаются в скорбь, родители Джирики пересматривают свой приговор и отпускают Саймона из Джао э-Тинукай’и, отправив с ним в роли проводника Адиту. Когда Саймон уходит, он замечает, что вечное лето, царившее в убежище ситхи, становится немного холоднее.

На границе леса Адиту сажает его в лодку и отдает послание от Амерасу, которое он должен передать Джошуа. Саймон плывет по озеру дождевой воды к Скале Прощания, где встречается с друзьями. Некоторое время Саймон и все остальные будут находиться в безопасности перед надвигающейся бурей.

Вступление

Гутвульф, граф Утаниата, водил пальцами по покрытому глубокими царапинами дереву Большого стола Престера Джона, охваченный беспокойством из-за царившего вокруг него молчания. Если не считать громкого дыхания виночерпия короля Элиаса и стука ложек по чашам, зал наполняло безмолвие — совсем не так должно быть, когда за столом собралось почти двенадцать человек. Тишина казалась вдвойне угнетающей для слепого Гутвульфа, хотя в ней не было ничего удивительного — теперь совсем немногие ели вместе с Элиасом, а те, кто оказывались в его присутствии, старались как можно быстрее сбежать, чтобы не искушать судьбу рискованными разговорами.

Несколько недель назад капитан-наемник по имени Алгарт, из Луговых тритингов, совершил ошибку, пошутив насчет слишком свободного поведения женщин Наббана. Такое расхожее мнение бытовало среди тритингов, которые не могли понять женщин, пользовавшихся косметикой и бесстыдно демонстрировавших окружающим слишком много обнаженных частей тела — по мнению жителей фургонов. Грубая шутка Алгарта осталась бы незамеченной в другой компании, а поскольку в Хейхолте было мало женщин, за столом Элиаса сидели только мужчины. Но наемник забыл — или не знал, — что жена Верховного короля, погибшая от стрелы тритинга, была родом из аристократической семьи Наббана. К тому времени когда подали сладкое в завершение ужина, голова Алгарта уже висела на роге седла стражника-эркинландера, который направлялся к воротам Нирулаг, чтобы насадить ее на один из кольев, где она стала угощением для дворцовых воронов.

Гутвульф подумал, что прошло уже много времени с тех пор, как разговоры за обеденным столом Хейхолта напоминали праздничный фейерверк. Теперь все ели почти в похоронном молчании, которое нарушали лишь вздохи потевших слуг — им приходилось выполнять двойную работу за исчезнувших куда-то товарищей — и редкие нервные комплименты аристократов и служащих замка, не сумевших отказаться от приглашения короля.

Гутвульф услышал, как кто-то тихо заговорил, и узнал голос сэра Флуирена, который что-то прошептал королю. Древний рыцарь только что вернулся из своего родного Наббана, где выступал в роли посла к герцогу Бенигарису, и сегодня ему выпало сидеть на почетном месте по правую руку короля. Старик рассказал Гутвульфу, что его дневная встреча с королем прошла самым обычным образом, но тем не менее складывалось впечатление, что во время ужина Элиаса что-то беспокоило. Гутвульф не мог этого видеть, но десятилетия, проведенные рядом с ним, создавали картинки вокруг каждого звука и странных слов короля. Кроме того, слух, обоняние и осязание, обострившиеся после того, как он ослеп, становились еще более яркими в присутствии жуткого меча Скорбь.

С тех пор как король заставил Гутвульфа к нему прикоснуться, графу стало казаться, что серый клинок почти наделен собственной жизнью, знает его и спокойно, но напряженно ждет, точно вышедшее на охоту животное, уловившее запах добычи. От одного его присутствия тело Гутвульфа покрывалось мурашками, и он чувствовал, как до предела напряжены его нервы и сухожилия. Иногда посреди ночи граф Утаниата лежал без сна, и ему казалось, будто он слышит меч сквозь толщу камня крепости, отделявшего его спальню от покоев короля, а серое сердце меча ритмично бьется, хотя слышит его только он.

Неожиданно Элиас резко встал, и скрип дерева по камню заставил всех замолчать. Гутвульф представил, как ложки и кубки замерли в воздухе и вино пролилось на стол.

— Будь ты проклят, старик, — прорычал король. — Ты кому служишь, мне или щенку Бенигарису?

— Я всего лишь сообщил вам, что сказал герцог, ваше величество, — дрожащим голосом пролепетал сэр Флуирен. — Но я считаю, что он не намеревался показать вам неуважение. Тритинги устраивают ему проблемы на границах, а вранны оказались весьма несговорчивыми…

— А какое мне до всех них дело?! — Гутвульф почти видел, как Элиас прищурился, ведь он столько раз являлся свидетелем того, как менялось в гневе бледное лицо короля, становилось землистым и слегка влажным. Гутвульф слышал разговоры слуг о том, что в последнее время король невероятно похудел. — Я помог ему занять трон, да проклянет его Эйдон! И дал ликтора, который не будет вмешиваться в его дела!

Сказав это, Элиас замолчал, и только Гутвульф из всех, кто находился за столом, услышал, как резко втянул в себя воздух Прайрат, сидевший напротив слепого графа. Элиас, который будто почувствовал, что зашел слишком далеко, слабо махнул рукой и вернулся к тихой беседе с Флуиреном.

Гутвульф несколько мгновений не мог справиться с потрясением, потом быстро схватил ложку и принялся есть, постаравшись скрыть неожиданно возникший страх. Ему стало любопытно, как он выглядит со стороны. Может быть, сейчас все на него смотрят — заметил ли кто-то, что он неожиданно покраснел? Слова короля о ликторе и вздох Прайрата засели у него в голове. Остальные, вне всякого сомнения, решили, что Элиас повлиял на выбор послушного эскритера Веллигиса, который сменил Ранессина на посту ликтора, однако у Гутвульфа имелись сомнения на сей счет. Беспокойство Прайрата, когда создалось впечатление, что король собирается сказать лишнее, подтвердило подозрения Гутвульфа: именно Прайрат организовал смерть Ранессина. А теперь Гутвульф уже не сомневался, что Элиас тоже это знал — возможно, даже приказал его убить. Король и его советник заключили сделку с демонами и отняли жизнь у Главного священника Бога.

В этот момент, сидя в небольшой компании, собравшейся за столом, Гутвульф почувствовал страшное одиночество, совсем как человек, оказавшийся на продуваемой ветрами вершине горы. Он больше не мог выносить груз обманов и страха и понял, что пора бежать. Лучше стать слепым нищим на самой ужасной помойке Наббана, чем еще хоть на мгновение остаться в проклятой, полной привидений крепости.

Гутвульф распахнул дверь своей комнаты и помедлил на пороге, позволяя воздуху из коридора остудить лицо. Была полночь. Даже если бы он не слышал печальные ноты колокола на Башне Зеленого ангела, он узнал бы более глубокое, холодное прикосновение к щекам и глазам, резкое дыхание ночи, когда солнце находится в своем далеком убежище.

Он испытал диковинное ощущение, когда понял, что теперь его глаза превратились в один из органов осязания и помогают «видеть»,