Лайл знал, что Оливия была излюбленной темой для сплетен: вызывающее платье, которое она надела на коронацию в прошлом месяце, ее гонки на экипажах с леди Давенпорт, дуэль, на которую она вызвала лорда Бентвистла за то, что он ударил хлыстом мальчика-посыльного, и так далее.

Она выезжала в свет уже четыре года, была по-прежнему не замужем, и весь Лондон все так же судачил о ней.

Лайла это нисколько не удивляло.

Ее мать, Батшеба, происходила из порочной ветви семейства Делюси: известные мошенники, самозванцы и двоеженцы. До того как Батшеба Уингейт вышла замуж за лорда Рэтборна, по некоторым признакам уже было понятно, что Оливия пойдет по стопам своих предков. Позже аристократическое воспитание замаскировало эти признаки, но характер Оливии, очевидно, нисколько не изменился.

Лайл вспомнил несколько строк из письма, которое она однажды написала ему в Египет.

«Я с нетерпением жду того дня, когда стану жить самостоятельно. Мне наверняка понравится беспорядочный образ жизни».

Судя по слухам, она в этом преуспела.

Лайл уже был готов начать активные поиски Оливии, когда заметил мужчин, которые, прихорашиваясь, всеми правдами и неправдами пытались пробиться в угол комнаты, где стояла группа джентльменов.

Он пошел в этом направлении.

Толпа была настолько плотной, что поначалу он мог видеть лишь нелепую, сделанную по последней моде прическу, которая возвышалась над головами мужчин. Две райские птицы как будто застряли коготками в капкане из… рыжих волос. Огненно-рыжих.

Такие волосы были только у одной-единственной на свете девушки.

Что ж, неудивительно обнаружить Оливию в центре мужской толпы. У нее есть титул и огромное приданое. Этого будет вполне достаточно, чтобы компенсировать…

Толпа расступилась, открыв ему полный обзор. Оливия повернулась в его сторону, и Лайл резко остановился.

Он совсем забыл.

Эти огромные синие глаза.

Какое-то время он стоял, полностью утонув в их синеве, такой же насыщенной, как вечернее небо Египта.

Потом Лайл окинул взглядом все остальное, от нелепых птиц, зависших над тугими завитками рыжих волос, до остроносых туфель, выглядывавших из-под кружев и оборок подола ее бледно-зеленого платья.

Затем его взгляд снова метнулся вверх, и Лайл едва не потерял способность соображать.

Между прической и туфельками оказались изящный изгиб шеи, ровные плечи и грудь сливочного цвета, более чем щедро выставленная на обозрение… а ниже — тонкая талия, грациозно переходящая в женственные бедра…

Нет, здесь, должно быть, какая-то ошибка. У Оливии было множество достоинств. Но чтобы она стала такой красавицей, этого он не ожидал. Эффектная — да: завораживающие синие глаза и яркие волосы. Этого у нее не отнимешь. И да, под этой ужасной прической — ее лицо… но нет, не ее.

Лайл пристально смотрел на нее, переводя взгляд сверху вниз и снизу вверх. Внезапно жара в помещении стала невыносимой, как-то странно заколотилось сердце, и мозг окутал густой туман воспоминаний, где он пытался найти объяснение тому, что видели сейчас его глаза.

Он смутно осознавал, что должен что-то сказать, но понятия не имел, что именно. Виной тому было слабо развитое воображение. Лайл привык к иному миру, иному климату, иному типу мужчин и женщин. Хотя он научился приспосабливаться к новому миру, этот процесс давался ему с трудом. Он так и не научился говорить не то, что думал, и сейчас он не знал, каких слов от него ждут.

В этот момент все усилия тех, кто когда-то старался дать ему хорошее воспитание, пошли насмарку. Он любовался прекрасным зрелищем, которое отмело все правила, бессмысленные фразы, то, как подобает смотреть и двигаться, разметало их в клочья и унесло прочь.

— Лорд Лайл, — произнесла Оливия, грациозно наклонив голову, что вызвало колыхание птичьих перьев. — А мы тут заключали пари, появитесь ли вы на балу у прабабушки.

При звуке ее голоса, такого знакомого, к нему вернулась способность соображать.

Это же Оливия, подсказывал ему здравый смысл. Вот же доказательства: ее голос, глаза, волосы, лицо. Да, черты лица обрели мягкость, щеки стали круглее, губы — полнее…

Перегрин чувствовал, что вокруг начались разговоры: одни спрашивали, кто он такой, другие отвечали. Но все это, казалось, происходит в другом мире и не имеет значения. Он не видел, не слышал и не думал ни о чем, кроме Оливии.

Вдруг в ее глазах он уловил веселые искорки смеха и заметил усмешку на губах.

Это привело Лайла в сознание, и он опустился на грешную землю.

— Я бы ни за что на свете не пропустил этот бал, — сказал он.

— Рада тебя видеть, — ответила Оливия, — и не только потому, что я выиграла пари.

Она окинула его медленным оценивающим взглядом, который скользнул по его коже как прикосновение кончиков пальцев, и Лайл почувствовал жар в паху.

Господи, Оливия стала намного опаснее, чем прежде.

Интересно, ради кого она бросила такой взгляд? Просто испытывает свою власть или пытается спровоцировать всех своих обожателей одновременно, притворяясь, что он — единственный мужчина в комнате?

Так или иначе, результат был превосходный.

Но только все равно хорошенького понемножку.

Оливия уже не маленькая девочка, если она вообще была когда-либо маленькой девочкой, да и он не мальчишка. Лайл знал, как играть в эти игры. Его взгляд скользнул к груди Оливии.

— А ты выросла, — сказал он.

— Я знала, ты станешь смеяться над моей прической, — ответила Оливия.

Она понимала, что дело тут совсем не в ее прическе. Что-что, но наивной Оливия никогда не была.

А Лайл понял намек и стал послушно разглядывать прическу. Это сооружение возвышалось над головами многих мужчин, но Лайл был достаточно высок, чтобы заглянуть птицам в глаза. Он видел, что другие женщины носили на голове такие же экстравагантные укладки. В последние десятилетия мужская мода стала значительно сдержаннее, а женская приобрела совершенно немыслимые формы.

— Тебе на голову сели несколько птиц, — сказал Лайл. — И умерли там.

— Должно быть, они решили, что попали в рай, — произнес мужской голос поблизости.

— Похожи на окоченевшие трупы, — сказал Лайл.

Оливия послала ему мимолетную улыбку, и он почувствовал, как в груди шевельнулось какое-то удивительное чувство. Кое-что, вовсе не удивительное, но слишком знакомое, произошло с его телом ниже пояса.

Усилием воли он постарался отбросить свои ощущения и не думать о них.

Она ничего не может с этим поделать, сказал он себе. Оливия родилась такой и до мозга костей была Делюси. Он не должен принимать это на свой счет. Она — его друг и союзница, почти сестра. Он заставил себя вспомнить Оливию в тот день, когда впервые ее встретил: тощая двенадцатилетняя девчушка, пытавшаяся разбить ему голову его альбомом для зарисовок. Досадная, опасно обаятельная девчонка.