Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда мы приближаемся к автобусной остановке, Кэрри вдруг останавливается и наклоняется к моему лицу. Потом говорит:
— Эй, помнишь урок французского? Что двое не могут вместе жевать жвачку?
— Ну?
На остановке стоит женщина с рюкзаком, из которого, будто игрушечная, торчит голова пуделя. Сумка словно специально создана для таких мелких собак.
Да, именно о мелких собаках я обычно думаю, когда чувствую на своих губах чужие холодные, мокрые, липкие пальцы. Я ощущаю вкус апельсина и мяты. Смесь «Стиморола» и апельсиновой «Хуббы Буббы». И чего-то еще.
Вдруг меня озаряет, что теперь я жую жвачку Кэрри.
Все мое тело подчинено этому. Будто оно целиком сконцентрировалось на том, что происходит во рту. На том, что только что случилось. На несколько секунд я перевоплощаюсь в эти мысли.
Я смотрю на Кэрри, которая как ни в чем не бывало слизывает с пальцев остатки жвачки. Как будто не произошло ровным счетом ничего. Она запрыгивает в подъехавший автобус.
— Пока.
— Пока. — Губы мои все еще липкие. И пульсируют.
Я не жду, пока автобус Кэрри скроется из виду. Я стараюсь переключить часть ресурсов организма с пережевывания жвачки на ходьбу и отправляюсь домой. Набираю такую скорость, что мое сердце подпрыгивает в груди, как горилла в клетке.
И как могут двое жевать одну жвачку?
Начинается снег. Снежинки падают на мои ресницы белыми комочками.
С каждым разом, когда я перекатываю во рту жвачку Кэрри, мое лицо горит все сильнее.
Я иду, чувствуя себя болванчиком с большой головой на тоненькой пружинке. Когда я добираюсь до дома, резинка Кэрри пережевана уже сотни раз.
«Стиморол», «Хубба Бубба» и… «Джуси Фрут»? Не прекращая жевать, я думаю о том, что Тодд Майер мертв. Убит. Об убийствах я знаю только из телепередач. Там обычно жертвы умирают от рук знакомых. Например, часто убивают мужья. Рассерженные мужья. Или мстительные жены (хотя мама говорила, что это не очень-то похоже на правду). Но вряд ли у Тодда были муж или жена.
Тем не менее у меня есть семилетний опыт учебы в частной школе для девочек. Так, в шестом классе Ширли Мейсон прозвала меня Чморджией, и эта кличка приклеилась ко мне на три года. С тех пор я поняла, что желание убить человека прямо пропорционально тому, насколько большой он засранец.
До дома я добираюсь, когда зимнее небо из серого становится черным, а жвачка Кэрри во рту — каменной.
Дома Марк. Он стоит на кухне, укутанный в свою зимнюю арктическую куртку, в которой выглядит еще крупнее, чем на самом деле. Просто гора мускулов. Волосы его собраны в хвост, как всегда, когда он дома (а вот перед выходом резинку он всегда снимает).
— Привет, Джи, — говорит он, откусывая половину банана.
— Привет, Марк, — отвечаю я, снимая куртку. Меня обдает волной тепла.
Мама всегда держит температуру в доме на целительных двадцати четырех градусах, а еще обожает постоянно кутать нас с братом. Ни у Марка, ни у меня не было зимних курток меньше двух пальцев толщиной. Этакий слой пуха, чтобы оградить нас от, прямо скажем, не арктического холода.
В итоге иногда мне кажется, что я никогда толком не узнаю, что такое холод и зима.
— Святая корова! — Я легонько пинаю носком ботинка сумку Марка для спортзала. Она размером с медведя. — Просто огроменная. У тебя как будто там чье-то тело лежит.
— Отойди. — Марк открывает мусорное ведро и выкидывает банановую кожуру. — Ты на нее сейчас соли с улицы накидаешь.
Он решает достать еще один банан, а я — крекеры из шкафа. Мы вышагиваем по кухне в наших одинаковых ботинках. Шарк, шарк, шарк (я). Шлеп, шлеп, шлеп (Марк). Нам бы здорово прилетело от мамы, если бы только она застала нас расхаживающими в ботинках по квартире.
— Разве ты не в нижнем белье борешься? Тогда зачем тебе полная сумка всякого барахла?
Марк берет еще один банан и заглатывает его целиком. Это одновременно захватывающе и отвратительно. Пусть и не пристально, но я наблюдаю, как Марк обычно ест, и, конечно, удивляюсь, как мальчики-подростки не мрут каждый день от удушья из-за непрожеванной пищи.
Марк хмурится от моего пристального взгляда.
— Это все мне необходимо. Мне нужно много всего брать с собой. Устраивает тебя?
Пока он говорит, я вижу у него во рту непрожеванный банан и вздрагиваю.
— Устраивает.
Марк никогда не интересуется, как у меня дела в школе. Вообще ничего такого не спрашивает. Я тоже его не спрашиваю, но думаю, что в школе у него все путем. По крайней мере, ему не приходилось выслушивать дурацкие прозвища в свой адрес, потому что он выглядит как качок, который одним мизинцем может вколотить в землю кого угодно.
Марк достает очередной банан из своих бесконечных банановых запасов (с такой-то тропической температурой у нас в доме) и запихивает его в карман.
— Похоже, ты на девяносто процентов состоишь из бананов, — замечаю я. — Кто бы знал, что главный секрет успеха в спортзале — это бананы?
— Ну а ты тогда на девяносто процентов состоишь из углеводов.
— Всё так.
Марк поднимает свою тяжеленную сумку и говорит с набитым ртом:
— Передай матери, я у Тревора.
— Оки.
Шлеп. Шлеп. Шлеп.
Когда я была помладше, то мечтала ходить с Марком в одну школу. Мне казалось, что он сделает меня популярнее, но сейчас я понимаю, что не все так просто. Вполне возможно, при таком раскладе было бы только хуже: у Марка на меня слишком много компромата.
— Ты видел меня в чепчике, — как-то сказала я брату. — Не знаю, стоит ли оставлять тебя после этого в живых.
— Как будто мне не плевать на твой чепчик. — Он словно невзначай толкнул меня на диван, да так, что у меня перехватило дух. — А еще я помню, что ты любила наложить в штаны.
— Все когда-то это делали, — заорала я ему вслед. — И ты наверняка тоже, просто меня еще тогда на свете не было!
— Ну да. — Марк сдвинул брови. — Ой, да пофиг.
— Тоже мне гений!
— Ну а ты вообще чепчики носила!
Шлеп. Шлеп. Шлеп.
— Пока! — кричу я ему из кухни.
— Пока! — отвечает он из коридора.
Шлеп. Шлеп. Шлеп.
Не успеваю я спросить Марка о Тодде, как он захлопывает за собой дверь.
Тодд. Что вы знаете о Тодде Майере?
Академия Олбрайт, частная школа для мальчиков, была похожа на те частные школы, которые обычно показывают в кино.
