в роль развлекателей запоздалых пассажиров-москвичей. На лицах неописуемый восторг, в глазах детское удивление и жажда запомнить увиденное навсегда, на всю жизнь. Подземный дворец с высокими сводами, опорные колонны с никелем ослепительного блеска, белизна стен, полированный мрамор, люстры в золотистых оправах, теплый и чистый воздух — все заворожило их. Казалось, в тот час они забыли, не верили и не хотели верить, что идет война, что и Москве, и этому замечательному метро угрожает опасность.

— Не ругайте их, — сказал мне пожилой мужчина с красной повязкой на рукаве, когда я пытался повысить голос на остановившихся передо мной бойцов. — Ведь завтра-послезавтра им в бой. Пусть сибиряки влюбятся в Москву, почувствуют, что они защищают. Мы верим в них...

Мне удалось уговорить комбата прокатиться на «лестнице-чудеснице», осмотреть подземную часть станции, собрать там патрульных и оттуда строем повзводно развести по участкам. Комбат послушал меня и не пожалел об этом: позже стало известно, что в метро на станции «Маяковская» 6 ноября состоялось торжественное заседание Московского Совета депутатов трудящихся совместно с партийными и общественными организациями Москвы, посвященное 24‑й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Именно в этом зале были произнесены слова: «Немецкие захватчики хотят иметь истребительную войну, они ее получат». Мы слушали голос Сталина в крюковском лесу, на исходных позициях очередного лыжного рейда. Голос звучал в наушниках батальонной рации. Наушники лежали в двух солдатских котелках, которые служили резонаторами звука. Комбат, улыбаясь мне, держал один котелок на своей груди. Он откуда-то знал, что заседание проходит на станции метро «Маяковская». Доклад передавали в записи через два часа после закрытия торжественного заседания, но каждый, кто слушал эту передачу, мысленно находился там и был горд тем, что знал, где это происходит. Все с готовностью ждали команду пойти на любое, самое опасное задание.

...После остановки на станции Татарская скорый поезд повернул строго на юг, в сторону Кулундинских степей. Пахнуло знакомым настоем степных трав и горечью придорожной пыли. Безветренное и знойное утро. Пыль вихрится за тепловозом, между вагонами. К полудню замаячили степные кулундинские миражи над солончаками. Слово «Кулунда» образовалось из двух казахских — «Кулун-дала», что означает в переводе на русский — «лошадиная степь». И сейчас кажется, что наш поезд вспугнул огромные табуны лошадей и они мчатся по полям, норовят обогнать состав. Это мираж.

Дочь и сын изумлены. Для них мираж что для тех ребят метро — смотри и удивляйся. Они готовы поверить, что в безводных Кулундинских степях началось невиданное наводнение: одинокие деревья, полевые станы, степные поселки купаются в голубых волнах разлива. Над волнами всплывают крыши домов, дымятся трубы — удивительно красиво. Красиво или горестно? Красиво для тех, кто впервые видит Кулундинские степи в голубых миражах, а для местных хлеборобов миражи над полями — горше полыни. Это испарение влаги из почвы, это засуха. Какое неудачное лето я выбрал для поездки сюда...

Перед глазами желтеющие луга и серые пашни. Идет июль, а кругом серым-серо. Засуха. Неужели и в Степном районе такая же картина? Нет, в Степном опытные хлеборобы. Там еще тридцать с лишним лет назад, в пору моей юности, строились заслоны против засухи, против суховеев. Колхозники, рабочие, служащие, школьники, дети, старики — десятки тысяч людей выходили в поля на посадку защитных лесных полос, и каждый следил за своими березками, круглый год ухаживал за ними, как за детьми. Там у людей большой опыт борьбы за урожай.

В Кулунде все решает влага в почве. Есть запасы влаги — будет урожай. В степновских колхозах, как я помню по довоенным годам, люди работали в поле и зимой: строили щиты для снегозадержания, строили из хвороста, из камыша, из соломы — до двухсот штук на гектар — и переносили их после каждого снегопада, после каждой метели, стараясь задержать каждую снежинку на пашне. Теперь, разумеется, борются за влагу более современными способами, — появилось столько новой техники! — и главное, у людей есть опыт, традиция бороться за влагу круглый год. А березки, посаженные моими сверстниками, вероятно, теперь стали березовыми рощами...

До конца прошлого века земли Кулундинской степи были «кабинетскими», принадлежащими царю. В 1892 году явочным порядком сюда стали прибывать переселенцы. Царский кабинет вынужден был передать здешние земли под переселение. В том же году образовалась Степная волость.

Кулундинская степь — 90 тысяч квадратных километров — постепенно стала одним из крупных земледельческих районов Сибири.

Возможности увеличения производства зерна и продукции животноводства значительно возросли после того, как на полях Кулунды образовались крупные механизированные хозяйства — колхозы и совхозы. В 1939 году только в Степном районе зерновой клин возрос до ста тысяч гектаров. Средний урожай пшеницы составлял более ста пудов с гектара, а отдельные колхозы, как, например, имени Ленина, выращивали до 220 пудов.

Меня избрали секретарем райкома комсомола, когда по Кулунде ударила сильная засуха и вся молодежь района поднялась на строительство заслонов против суховеев. На гривах, на равнинах, местами сплошным фронтом, воздвигались тогда еще низенькие стенки из березок и сосенок в несколько рядов, углами, так, чтобы защитить пашню от южного и западного ветров. Лишая себя выходных и отдыха, люди трудились на посадках лесозащитных полос, убежденно веря, что они закладывают основы устойчивых урожаев на много лет вперед. Как трогательно было смотреть на двенадцатилетнего школьника, который украшал землю березками не столько для себя, сколько для своего будущего потомства...

Поезд замедлил ход. Вглядываюсь в знакомый с довоенной поры рабочий поселок станции. Он заметно посветлел. Не видно дыма и копоти паровозных топок: вместо паровозов теперь курсируют дизель-электровозы. Вот и вокзал. На перроне толпятся пассажиры с чемоданами и корзинками. Подталкивая друг друга, они спешат к хвостовым вагонам на посадку. Не спешит, как я заметил, лишь один дежурный по перрону. Возле него стоит высокий мужчина без кепки, голова будто посыпана пеплом. Я сразу узнал его. Это бывший командир взвода разведки, теперь первый секретарь райкома партии, Николай Колчанов. Дважды встречался с ним после войны в Москве. Не по годам, удивительно быстро седеет бывший разведчик. Сию же минуту к нему подбегают два шустрых паренька в полосатых майках, показывают руками то на головные, то на хвостовые вагоны. Ясно, кого-то ждут, но не знают, в каком вагоне. Я не спешу выходить. Пусть схлынет толпа — тогда выйду. Дочь и сын с чемоданами уже на площадке тамбура.

— Кого ищете? — спрашивает проводник вскочившего