Рия поспешно поднялась и почти бегом направилась к крутой лестнице, ведущей на второй этаж.

– Возьмите себе по куску хлеба, – распорядилась она, махнув рукой в сторону буфета. Уже наверху Рия крепко зажала рот рукой, мысленно внушая себе: «Держись, сейчас не время плакать, Господи, только бы не зарыдать». И чтобы хоть как-то отвлечься, она принялась с ожесточением хватать одежду из старенького комода и распихивать по узлам.

Все были готовы отправиться в путь. Глядя на детей, можно было подумать, что они собрались туда, где холод и зима, но они специально надели на себя всю одежду, которую имели, чтобы меньше пришлось нести в руках. Кроме этого, у каждого было по два заплечных мешка: в одном – постельное белье и одеяло, в другом – кое-какие домашние мелочи и кухонная утварь.

Рия обвела взглядом пустую комнату и мысленно пожелала себе никогда больше не жить в доме, похожем на тот, что она собиралась покинуть. Наклонившись и с усилием подняв увесистый тюк с постелью и парусиновый мешок, содержимое которого тут же стало мерно позвякивать, она направилась к двери. С прошлого вечера Рия не могла вразумительно объяснить себе, почему решила тащить с собой чайник и сковородки. Она со спокойной душой оставила у Меддлов мебель, но кухонные принадлежности – совсем другое дело, – вот единственный ответ, который приходил ей на ум.

Ярко светило солнце, земля подсохла, им предстояло пройти до конца всю улицу, чтобы выйти на проезжую дорогу, где они надеялись встретить повозку. Их уход не остался незамеченным. Почти у каждого порога стояла хозяйка дома, часто вместе с мужем. Мужчины держали в руках коробки с едой – их ждала смена, но они задержались ради того, чтобы понаблюдать, как уходят Милликаны; и надо сказать, что делали они это не без удовлетворения, потому что не они ли предсказывали, что этим все кончится: Милликан всегда задирал нос. Видите ли – грамотный он! А какой от этого прок? Хуже того: не успеешь оглянуться, как работу потеряешь и окажешься на улице. Удивительно, что Милликану удалось так долго продержаться. Его давно бы выгнали, если бы он не был таким хорошим работником. Именно это мнение и отвернуло от Милликана других горняков.

«Ну и пусть себе отправляются», – думали большинство, но не все. То справа, то слева слышались голоса: «Счастливо», «Удачи», и Рия неизменно отвечала: «Спасибо».

В самом конце улицы у самой дороги они вдруг столкнулись с Биллом Норскоттом: мужчина внезапно появился из-за угла и, увидев Рию, остановился, преграждая путь.

– Ты еще вспомнишь меня, да не один раз, и попросишь помощи, когда сильно припечет, миссис Милликан… мадам Милликан, – сквозь зубы процедил Билл едва разжимая губы, в которые намертво въелась угольная пыль.

– Может быть, мне и понадобится помощь, мистер Норскотт, – гордо вскинув голову, с вызовом заговорила Рия, – но зарубите себе на носу, что меня должно уж очень сильно припечь, чтобы я хотя бы подумала о том, чтобы обратиться к вам. Тогда мои дела будут совсем уж плохи, а пока до этого далеко. Счастливо оставаться.

– Иди ты ко всем чертям.

Дети прошли вперед, только Дэйви остановился и хмуро взглянул на Билла. Но Рия подтолкнула сына, приговаривая: «Иди, иди».

Выйдя к дороге, они сразу же с облегчением опустили свои узлы на поросшую травой обочину. Младшие дети собрались было усесться рядом, но мать их остановила.

– Не надо садиться. Не забудьте: верхняя одежда на вас – выходная.

Они стояли и всматривались вдаль, где дорога, огибая холм, спускалась к деревушке в низине. Молчание нарушила Бидди.

– Если бы нам пришлось идти жить в дом к Норскоттам, я бы умерла, правда, правда.

– Береги силы, – спокойно урезонила дочь Рия. Бидди поняла намек матери – она говорит слишком много, но про себя повторила: «Да, да, умерла. Они грязные, противные задавалы».

Прошло с полчаса, прежде чем они заметили выехавшую из-за холма повозку. В это время закончилась смена и горняки группами потянулись к поселку. Большинство посматривали в их сторону, но лишь немногие решались попрощаться и пожелать удачи. Остановились только Артур Меддл и еще двое горняков с улицы Примул.

– Уезжаете? – спросил Артур.

– Да, Артур, уезжаем, – ответила Рия.

– Удачи вам, – почти хором пожелали двое остальных и один из них продолжал: – Никто не может осудить ваш выбор, нет, никто, клянусь Богом. Мы желаем вам удачи. Большинство так думает, мы все хотим, чтобы вам повезло.

– Спасибо.

Повозка притормозила рядом с ними, и Артур сказал:

– Не стану вас обнимать, видите, какой я грязный, а вы так чисто и красиво одеты. Вид у вас что надо, можете мне поверить. Ну, всего вам хорошего и до свидания.

– Здесь столько всего, что тебе дорого обойдется перевозка, – хитро взглянув на Рию, произнес возница Педди Маккейб.

– У меня есть чем заплатить.

– Конечно, но я не говорил, что платить надо сейчас. Садитесь рядом со мной, а ребята пусть устраиваются сзади, – он махнул в сторону детей, которые рассаживались среди своих узлов, держась за края повозки.

– Спасибо. Я у вас в долгу.

И они тронулись в путь – в Шильдс, до которого было шесть миль. На полпути к ним подсело еще пятеро попутчиков, детям пришлось потесниться и устроиться на узлах с вещами. Теперь они сидели высоко, и когда их подбрасывало на выбоине, они каждый раз испуганно взвизгивали и цеплялись за края повозки, боясь свалиться, а взрослые только весело посмеивались.

К тому времени, когда они наконец добрались до Шильдса, их сильно растрясло, но Они снова повеселели, как только разобрали свою поклажу и распрощались с Педди Маккейбом и его повозкой.

– Удачи вам, – пожелал Педди и добавил: – Не удивлюсь, если скоро мы снова увидимся, и я повезу вас обратно. Дела здесь идут неважно, а там, куда вы направляетесь, совсем ничего хорошего. Говорят, что берег завален гниющей рыбой.

От этих слов у Рии на сердце заскребли кошки, но она промолчала. Пропустив вперед детей, женщина ступала следом, тяжело переваливаясь под грузом своей неудобной ноши.

Они прошли по вымощенному булыжником спуску к пристани, где, тесно прижавшись друг к другу, словно сельди в бочке, стояли парусные шлюпки. Миновав пристань, Рия с детьми направилась дальше по берегу. То здесь, то там валялись гниющие лодки, брошенные хозяевами, а горы ржавеющих якорей и якорных цепей в некоторых местах почти достигали человеческого роста. Пройдя еще немного, они поднялись по склону и двинулись между двумя рядами побеленных домиков. Но вот они добрались до конца улицы – Лоу-стрит, на которой Рия родилась и выросла. Здесь она играла в детстве, но больше работала. И, уходя отсюда много лет назад, надеялась, что никогда ей не придется сюда возвращаться. Покидая горняцкий поселок, она также страстно желала расстаться с ненавистным ей местом навсегда. Но хотела она того или нет, ей приходилось бывать на Лоу-стрит.