Чем ближе к голове поезда, тем больше народу. Гвалт стоит… «Господин хороший! Скажите хоть вы…» Вагон номер четыре: грубо сколоченная деревянная коробка, окна — щели, какие-то узлы лежат на насыпи. Дородная селянка в чепчике смачно уплетает вареное яйцо, скорлупа на подоле.

— Erstellt euch![1]— раздается команда.

У следующего вагона толпа наблюдает за действиями стрелков. Как только поезд остановился, они пробежали мимо моего вагона — теперь я увидел их за работой. Солдат было пятеро, они выстроились в шеренгу и зарядили аркебузы. Серые рубахи с пятнами пота, рукава закатаны, штаны пришнурованы кое-как — вон у того, в помятом рокантоне, вообще свисают, выставляя на обозрение загорелую кожу. Но зато все стрелки — при оружии. На поясе у каждого короткая шпага, через плечо ружейная перевязь. Сошки воткнуты в землю, стволы аркебуз направлены в сторону ближайшей рощицы. До нее шагов триста — триста пятьдесят, причем триста — триста пятьдесят ровного поля, трава по щиколотку…

Трудно назвать это идеальным местом для засады. Для пехоты далеко, а всадников в роще укроется от силы десяток.

Или все-таки?… С местных вояк станется. Как писал великий Роланд Дюфайе, герцог Эмберли: «Война — путь обмана. Нападай на противника там, где он этого не ждет».

Шкипер. Лет тридцати, черная бородка с сединой. Берет сдвинут на затылок, смуглое лицо блестит от пота.

Перед ним — купцы, рыцари, дамы. Похоже, не один я такой любопытный.

— Господа, кхм… господа. Это всего лишь небольшая заминка. Легкое повреждение, кхм… дороги. Скоро поезд двинется в путь. Прошу разойтись по вагонам, господа, и не мешать ремонтной бригаде.

Шкипер говорит спокойно и немного устало, тоном привычного ко всему дорожного волка. Я пригляделся. На груди «волка» — цепь с гильдейским знаком. Свинцовое колесо с шестью спицами и серебряный прямоугольник, должный символизировать портал. Похоже, шкипер переживает не лучшие времена — свинец потускнел, серебро почти черное, а темно-коричневый камзол имеет весьма помятый вид. Впрочем, что мне до этого? Единственное, что меня сейчас волнует, — скорость поезда.

— Сколько займет починка? — спросил я.

Шкипер перевел взгляд на меня, оценил шпагу, пистолет, камзол нараспашку… И досадливо прищурился — от глаз разбежались морщинки:

— Мессир?

Вокруг зашумели: «Объясните же наконец!»

— С кем имею честь?

— Генри Уильямс, — сказал я. — Граф Тассел.

Ну и что, что имя не настоящее? Зато звучит хорошо, и проверить сложно. Кто знает, где находится этот Тассел? Я лично понятия не имею.

И шкипер, кажется, тоже. Взгляд у него сделался вынужденно доброжелательным, и даже улыбка появилась — фальшивая, как урский золотой, отчеканенный в Лютеции. Вроде и хочется перед графом прогнуться, да совесть вопит об ущемлении достоинства. Тяжело с таким характером жить — ни тесто, ни сталь, серединка на половинку.

— Мессир, позвольте мне выразить…

— Видите ли, уважаемый, — сказал я. Улыбка исчезла. — Вы тратите мое время. Я рассчитывал следующей ночью быть в Китаре, а к вечеру третьего дня — в Наоле… И я там буду. — Я выдержал паузу и продолжил: — Если, конечно, вы ничего не имеете против.

Шкипер поджал губы:

— Смею вас уверить, мессир…

— Меня не интересуют оправдания, шкип. Я хочу, чтобы вы четко и ясно объяснили, почему мы стоим — вместо того чтобы двигаться. По моему мнению, поезд может стоять то лько в двух случаях: когда он пуст или когда он прибыл по назначению. Первое отпадает. Второе… Я лично не вижу здесь станции. А вы?

— Но…

— Отвечайте на вопрос. Вы видите здесь станцию? Шкипер сник.

— Нет, мессир.

— Хорошо. Пожалуй, мы начинаем понимать друг друга. Следовательно, вы согласны, что ситуация необычная?

— Кхм… нет, мессир. Я бы так не выразился. Скорее…

Каков наглец!

— Что «скорее»?

— Раздражающая, мессир. Повреждение небольшое, но… кхм, не очень удачное. Извольте сами взглянуть. Вон там, у самых ног «топтуна»…

С виду голем-«топтун» — наспех сделанная заготовка человека. Творец поторопился.

Огромная глыба серовато-пористого камня, покрытая, как росписью, сеточкой трещин. Маленькие ручки сложены на груди. На руках — по три пальца, на ногах — по четыре. Небольшая голова, переходящая сразу в плечи. Лицо… Меня передернуло.

Все големы с клеймом Малиганов очень похожи. Несмотря на различия в строении тела, предназначении, материале, из которого голем сделан — камень, дерево или простая глина, — на лицах у них одно и то же выражение. Его трудно не узнать. Если у двухлетнего ребенка отнять игрушку, его лицо превратится в лицо голема. «Это моя лопатка. Дай!» Одна-единственная эмоция — но големы выглядят почти живыми. «Да-а-ай!»

Мне это никогда не нравилось.

Я обошел «топтуна» по широкой дуге. Шкипер подавил ухмылку. «Боимся големов-то, ваше сиятельство?» Даже если и так — не твое собачье дело. Страх перед подобными созданиями — вполне естественное чувство. Клянусь шестым Герцогом! У меня самого…

Я всегда считал: родители, дарящие любимому чаду игрушку-голема, имеют большие проблемы с головой. Еще бы мертвых младенцев дарили, честное слово. Вместо куклы. А что? Толковый некромант, заклинание от запаха и — готово. Тоже шевелится…

Бр-рр. Я дернул щекой. К черту воспоминания! — Вот, мессир граф, — сказал шкипер, указывая на плиту у самых ног голема. — Еле успели «топтуна» остановить, а то бы кувыркнулись с насыпи, как… кхм, очень просто бы кувыркнулись…

У ног голема я увидел рваную выбоину, похожую на укус какого-то диковинного животного. Она начиналась от края дорожного полотна и доходила почти до его середины.

— Кто это сделал?

— Мародеры, мессир. Они часто так делают. Поливают дорогу… кхм, святой водой и вырубают куски. Заклятье Выродков…

— Я дернул щекой.

— Выродков?

— Э-э, Малиганов, мессир граф. Простите! Заклятие Вы… Малиганов делает свинец очень прочным. «Топтун» ведь далеко не пушинка, как видите. А святая вода разрушает чары…

Шкипер помолчал и добавил:

— Потому я и говорю, мессир, — ситуация раздражающая. Потому что это постоянно.

Свинец на месте «укуса» покрылся серой пленкой. Там, куда святая вода не попала, заклятье сохранилось — металл был гладким и почти белым. В нем, как в зеркале, отражалось пылающее — два часа дня — солнце. В небе ни облачка. Я посмотрел вперед. Раскаленная полоса Свинцовой дороги тянулась к горизонту и исчезала у подножия гор. С такого расстояния горы выглядели совсем плоскими — просто неровно вырезанные бумажные силуэты…