– Танька, да ты бля… Ты чё, с этим чмом гуляешь? – выдернулся Гера.

– Это кто тут чмо, – толкнув калитку, Костя возник рядом с Герой, и теперь два черных кряжистых силуэта встали друг против друга в мерцающем свете фонаря. – Повтори, чего ты там сказал, – прорычал Костя.

– А то и сказал, что Танька бля первой марки, – слепил Гера, – если с тобой гуляет.

– Чего-о? Да я герой Афгана, у меня медаль «За отвагу». А ты вообще кто такой?

– Жених ейный, п-понял? У нас свадьба сразу после Нового года.

– Да врет он все, – встряла Танюшка. – Нужен он мне, алкаш несчастный, хоть бы закусывал!

– Я ж тебя просил кильку купить, – жалобно, без прежней удали произнес Гера и сник, ссутулился, сделался будто ниже ростом.

– Вали отсюда уже, – почувствовав Герину слабину, Костя схватил его за грудки и почти поднял воздух. – Еще раз увижу поблизости…

Отвесив Гере пинка, Костя смачно сплюнул.

– Ты, Танюха, не стесняйся. У меня с гопниками разговор короткий.

Гера, шатаясь и схватившись за голову, как от удара, побрел восвояси, оставляя за собой извилистую тропу, которую тут же заметало снегом.

Когда Катя наконец появилась во дворе с огромной котомкой, доверху набитой вкусной домашней снедью, Геры уже не было видно за плотной стеной снега, а Костя почти протрезвел, вполне вменяемо сказал Кате, чтобы та не вздумала таскать такие сумки, совсем дура, что ли. Подхватил поклажу и уверенно зашагал вперед, увлекая за собой Катю с Танюшкой, которые вцепились друг в друга, дабы не потеряться в этой огромной круговерти снега, рождавшей странное ощущение, что их вот именно что закручивает, увлекает внутрь чего-то очень большого, как… что? Может быть, как сама Октябрьская революция, хотя это, конечно, и очень смешно.

Ночью ощутимо подморозило. Слышнее трещали стены старого дома, как это всегда случалось в сильные холода. А рано утром Танюшку разбудили крики с улицы. Какие-то люди отрывочно перекрикивались прямо возле дома, где-то в отдалении истошно вопила женщина. Выглянув в окно, Танюшка заметила Настю, которая уже стояла у забора в наброшенной на плечи курточке и с голой головой. Высунувшись в форточку, Танюшка ее окликнула, однако Настя отмахнулась, как будто занятая чем-то очень важным. И, хотя все ее занятия считались очень важными, Танюшка все-таки наскоро оделась и выскочила на улицу, потому что крики не унимались.

Настя встретила ее во дворе. Пряча нос в курточку, она взяла Танюшку за руку и, ни слова не говоря, отвела назад в дом. В прихожей, поскольку Настя не прерывала молчания, сосредоточенно глядя в пол, Танюшка не выдержала:

– Да что там случилось?

– Не шуми ты, – тихо ответила Настя. – Гера Васильев умер.

– Как это? – Танюшка даже не поняла, что такое говорит Настя.

– Утром возле магазина нашли. То ли по пьянке замерз, то ли…

– Что?

– Что тут у вас вчера случилось? – Настя пыталась говорить шепотом, чтобы не слышала мама.

– Ничего… Ну возле калитки стоял. Пьяный уже. А Костя его выпроводил. Я-то чем виновата, если гулять с ним не захотела?

– Вот и молчи в тряпочку, поняла! – погрозив Танюшке кулаком, Настя прошла на кухню.

Танюшка вернулась в свою комнату и, усевшись на кровать, принялась механически расчесывать волосы, заплела косу. Она никак не могла взять в толк, как это вообще Гера умер. И что же получается, теперь его нет? Как это нет? Ведь только вчера он был. Был! И может ли так быть, что она действительно виновата в его смерти? Уже только потому, что грубо ответила, посмеялась: закусывать, мол, нужно? «Кильку, говорю, возьмем» – перед глазами вырос Гера с редкозубой улыбкой. Господи, если б можно отмотать назад ленту времени, как катушку магнитофона, она бы купила Гере эту проклятую кильку вместо сыра, даже две банки…

На кухне хлопнула дверца холодильника. Наверняка Настя сейчас преспокойно кромсает на бутерброды сыр, ничуть не заморачиваясь по поводу Гериной смерти. Танюшка наконец встала с кровати, кое-как заправила постель, пытаясь отогнать мысль, что скрывает следы своего преступления. А преступление состояло в том, что она преспокойно спала – в то время как Гера замерзал на крыльце магазина. Что он чувствовал в свои последние минуты? Или вообще ничего не чувствовал, потому что был в стельку пьян и даже не понимал, что помирает?

Утерев сухие глаза, Танюшка пошла на кухню. Настя преспокойно уминала вчерашние пироги, шумно прихлебывая чай по привычке делать все наперекор. Мать сколько раз говорила ей, чтоб она не прихлебывала, нет, она нарочно…

– Ты чего смурная? – спросила Настя с легкой издевкой. – Или Геру жаль?

– Человек все-таки…

– От этого человека Верка Буркина на днях аборт делала, это как?

– Ну раньше надо было Верке соображать.

– Ты у нас одна такая умная, да? Дала бы Герке, жив бы остался.

– Да заткнись ты, Наська! – Танюшка в сердцах выскочила было из кухни, но тут же вернулась: – А мама где?

– За хлебом пошла. Жди – принесет новостей. Да не дуйся ты. Мне, может, Герку тоже немного жаль, только я виду не показываю по привычке.

– Это по какой такой привычке?

– У нас в баскетболе так: мячом двинут в лоб, а ты виду не подавай, терпи, оно само и пройдет.

Нет, как Настя могла так спокойно рассуждать про какой-то там баскетбол, когда… Впрочем, ее же не было дома, когда Гера стоял под фонарем. И что же теперь будет? Арестуют, повезут на допрос? Она представила, как к дому подъезжает машина с зарешеченным оконцем и ее выводят в наручниках на глазах у всей улицы…

Нудный голос радиоточки сделался до боли слышимым, вплелся в ткань размышлений. Танюшка пыталась зацепиться за «инициативы Леонида Ильича» и «поступательное движение», но не улавливала смысла слов.

Мать вернулась из магазина, как темная туча, молча прошла на кухню, выгрузила на стол батон и буханку. И уже по одному ее виду, по тому, как она обреченно смотрела, вернее, ни на кого смотрела, приклеив взгляд к выложенному на стол хлебу, Танюшка поняла, что дело совсем плохо и что она безусловно виновата. Она одна.

– Ой, дочка, – наконец выдохнула мама, тяжело опустившись на стул и наконец взглянув Танюшке в лицо. – В очереди только и разговоров, что это ты Геру загубила.

Танюшкино сердце сжалось и ухнуло куда-то вниз, в пропасть. Крепко зажмурившись, она потом быстро распахнула глаза в надежде, что все это только снится. Однако ничего не изменилось.

– Это чего вдруг она-то? – вступилась Настя. – И кто это так решил?

– Ну… все, – мать убежденно кивнула. – А если все так решили…

– То что? – Настя не отступала. – То это значит правда, так, что ли, по-вашему?

– Почему по-нашему? Я разве что говорю? – в голосе матери прорезались слезы. – Только не любят тебя здесь, Танюшка. А если уж люди не любят…