— Вы что же это, мужики, делаете?! В зону захотели? — кипел он от негодования.

Виктор как вернулся с Афгана, возненавидел алкашей, тупо и бессмысленно пропивающих богом дарованную жизнь. А ведь и сам мог стать таким. После всего случившегося искал спасение в водке. И, наверное, утонул бы в ней, если бы не любящая жена. Спасла она тогда его, теперь, так уж получилось, он в колонии должок возвращает. На спиртное не мог смотреть еще и потому, что уже после ста граммов голова становилась будто чугунная. Сказывались все-таки, чтобы медицина ни говорила, последствия тяжелой контузии, полученной под Салангом. Его командирскую «бээмпэшку», не раз выручавшую, после подрыва на мине-фугасе решили не восстанавливать. Но была еще одна причина, по которой Виктор Колесников стал трезвенником. Из-за водки он потерял лучшего своего друга Сашку Морозова. Эх, если бы можно было вернуться назад, в молодость, в тот февральский вечер 1985-го…

…К 23-му, как и ожидалось, в полк пришли ордена и медали — на всех, кого три месяца назад представляло командование. Это был редкий случай, когда никого не забыли отметить. В числе первых в том списке значился командир второй мотострелковой роты старший лейтенант Александр Морозов, за год пол-Афганистана на брюхе со своими бойцами облазивший. По негласной традиции, прежде чем приколоть награды на форму, их полагалось хорошенько обмыть, чтобы со временем не потускнели. Закон справедливости был соблюден: в первом, самом воюющем, батальоне и награжденных, не считая солдат, оказалось больше всего — четыре офицера и два прапорщика. Они в складчину и накрыли стол. Приглашали на него и комбата, но, верный своему принципу «с подчиненными держать дистанцию», майор Жуков проигнорировал вечеринку. Потом факт своего отсутствия он везде афишировал как алиби. Дескать, не был, не участвовал, не состоял.

Как водится, первый тост провозгласили за награжденных. В Союзе большой удачей считалось получить медаль «За отвагу» или тем паче орден Красной Звезды. Да и в Афгане ими особо не разбрасывались, но все же стать кавалером такой награды именно в боевой обстановке было намного почетнее.

Пили специально припасенную к такому случаю водку. Бережно, понемножку, чтобы растянуть удовольствие, разливали ее по граненым стаканам, другой посуды, более подходящей статусу события, в подразделении не было. В водку Саша Морозов и его взводный Юра Стригельский аккуратно опустили по «Звездочке», остальные — медали, и по русскому обычаю, чокнувшись, неспешно выпили. После чего каждый губами виртуозно достал со дна стакана свою награду, как считается, обмытую и чистую, достойную ношения на груди.

Затем был тост за Ее Величество военную удачу, без которой не стоит даже соваться в дышащие смертью афганские горы. Пили за любимых женщин (как же без них на войне!), за родных и близких, оставшихся в Союзе. Проще, наверное сказать, за что не поднимали стаканы… Беседа становилась все оживленнее, уже мало кто мог уловить нить общего разговора. Добропорядочная офицерская вечеринка все больше напоминала тривиальную батальонную пьянку. Тут бы иссякнуть запасам водки и тогда уж точно гудящая компания постепенно успокоилась бы, вспомнив об отдыхе, но чья-то щедрая рука поставила на стол пару новых бутылок «Московской особой», и пир возобновился с новой силой.

Виктор не знал, из-за чего разгорелся сыр-бор, кто первым кого оскорбил, помнит только, как деревянный пол комнаты вдруг закачался, словно палуба корабля во время шторма, а стены неестественно запрыгали в диком танце. Он закрыл глаза и провалился в темноту. Проснулся уже под утро в чужой комнате с тяжелой головой, которую словно обухом оглушила страшная новость: прапорщик Хомич застрелил Сашку Морозова. Лишь слегка протрезвев, узнал подробности. Оказывается, после обмывания наград некоторые участники вечеринки решили продлить праздник в женском обществе. Морозов заглянул к своей симпатичной пассии машинистке со штаба Тане, раньше принимавшей ухаживания прапорщика Хомича. Последний, оскорбленный в своих чувствах и тем, что его уже не пускают дальше порога, обозвал Таню последней блядью. Честолюбивый Морозов потребовал извинений и получил… удар в лицо. Они люто, как два волкодава за право обладать самкой, сцепились в пьяном угаре, отрезав все пути к отступлению-примирению. Неизвестно, кому первому в нетрезвую голову пришла дикая мысль: стреляться на дуэли…

Почему Таня не забила тревогу, не подняла всех на ноги — это и сегодня загадка для Колесникова. Испугалась? Не поверила в серьезность намерений двух солидных мужиков в погонах? Или и впрямь предпочла, чтобы более сильного и достойного ее определил роковой выстрел?

Секундантом, а потом и главным свидетелем на судебном процессе, едва не перешедшим в ранг соучастника преступления, был начальник продсклада прапорщик Курдюков. Про него говорили всякое: и что к бабам, как пчела к меду, приставуч, и что казенной тушенкой нагло приторговывает — на базаре в дукане у Ахмета чуть ли не консервный филиал открыл. В пример и дивизионного кадровика молва приводила. Дескать, прикормил Курдюк его, как карпа зеркального, а тот в долгу не остался, наградной лист на медаль «За отвагу» прапору состряпал. А в чем она его, начальника продсклада, отвага, если за пределы военного городка прапорщик ни разу не выезжал? А вот, поди ж ты, в секунданты записался! Говорит, бес попутал. Только ни одному его слову нельзя верить. Сашка Морозов случайно застал как-то Курдюка на горячем, когда он сбывал на сторону партию продуктов. Вымолил, гад, тогда офицерское молчание, а в другой раз уже Сашка не сдержался, пропесочил коммуниста Курдюкова как нечистого на руку по полной программе. Его тогда едва не сняли с должности, но в последний момент пожалели, дали шанс исправиться. Как в той присказке получилось: пожурили лису и снова к курятнику приставили.

Так что старшего лейтенанта Морозова прапорщик Курдюков откровенно побаивался. Может, поэтому и обрадовался выпавшей возможности свести с ним счеты? Хотя смертельный выстрел, как установило следствие, сделал не он, а Хомич, все же никто точно не знает, кроме их троих, как все там, в непроглядной тьме, было на самом деле. И не помог ли каким-то образом «секундант» своему недоброжелателю подставиться под пулю, и было ли соблюдено главное условие: стрелять на голос в темноте с 50 метров одновременно и только раз.

На плацу, где еще вчера командир торжественно вручил старшему лейтенанту Морозову орден Красной Звезды, стоял гроб с его телом. Полк прощался с мужественным офицером, погибшим не в бою, но на войне. В нелепость, абсурдность этой формулировки, как и в произошедшую трагедию, до приступа слез никому не хотелось верить.

Хомича разжаловали в рядовые и дали 8 лет усиленного режима. Отсидит и станет жить. А Сашки Морозова уже никогда не будет. Такое вот горькое похмелье. С тех пор Колесникову и не лезет в глотку водка.

То ЧП получилось громким. Коршунами слетелись следователи и дознаватели Военной прокуратуры, проверяющие комиссии из штаба армии и округа, но особенно неприятно было видеть, как лучший, самый боеспособный батальон полка топили, смешивали с грязью свои же, офицеры политотдела дивизии. Особенно усердствовал, показывая всем свою безграничную принципиальность, месяц назад прибывший выпускник Военно-политической академии замначпо майор Станислав Бодаковский. Низкого роста, тучный, сразу получивший прозвище «Колобок», он «прикатился» одним из первых в батальон и устроил всем форменный допрос в стиле 1937 года. Физическое насилие заменили словесные пытки, которые были не менее изощренные. Обходительный и корректный в общении со старшими по должности комбат и тот не выдержал чрезмерного прессинга и вспылил, чем довел майора Бодаковского до истерики. Брызжа слюной, он, долго не думая, пригрозил Жукову парткомиссией, как будто это какой-то карательный орган. Было бы у замначпо власти побольше, немедленно отстранил бы комбата от должности, понизил бы в воинском звании и не столько за ЧП, сколько за то, что тот посмел перечить ему, политическому руководителю соединения. А ведь партия требует по-новому, гласно и принципиально искоренять недостатки и негативные явления, мешающие перестройке. А такие вот комбаты, у которых офицеры и прапорщики от пьяной одури стреляются, — ее тормоз. Бодаковский считал себя ни много ни мало представителем ЦК в соединении, наделенным правом контроля, и в соответствии с этой самоустановкой и вел себя нагло, по-барски. Свое партийное расследование майор Бодаковский начал с того, что стал по очереди вызывать в отдельную комнату офицеров и в обстановке тет-а-тет беседовать. Причем с каждым по-разному. С Колесниковым, узнав о том, что он банально проспал кульминацию ночного происшествия и пользуется в батальоне авторитетом, замначпо был более учтив и вежлив. Но тут же и раскрыл свою подленькую сущность, когда вкрадчивым голоском предложил не стесняться, начистоту выкладывать то, что скрыто от глаз проверяющих. Дескать, избавление от скверны всегда очищает душу, а правда, какой бы горькой ни была, всегда лучше красивой лжи.