Я ее не сразу узнал. Бабушка позволяла называть себя только бабушкой или Grand-Mère. Ее нисколько не смущало, что в семье не было французских корней, и переезжать во Францию никто не собирался. У нее были резкие черты лица и седые волосы цвета грозового неба, которые она собирала в низкий аккуратный пучок. Бабушка была высокой, а ее осанка просто поражала. Она была бесчеловечно прямой, просто несгибаемой. Иногда она надевала серый костюм, и тогда мне казалось, что я разговариваю с заснеженным фонарем.

– О-о-о, детки! – пропела она. – Поторапливайтесь! Мы все вас уже заждались.

Ага, как же. Я хотел развернуться и убежать обратно по этому дурацкому холму через жуткий лес и немедленно исчезнуть из города. Я мог придумать только одну причину, чтобы она начала раздавать сладости и говорить елейным голосочком: она собиралась меня отравить.

Прю поймала меня за локоть:

– Нам очень стыдно, что мы опоздали. Оркестр миссис Марш так дивно играл в беседке, что мы потеряли счет времени!

У бабушки слегка дернулся уголок правого глаза, но она быстро взяла себя в руки.

– Ничего страшного, мои дорогие.

Она протянула поднос с печеньем одной из моих теток, а другой жестом велела забрать наши сумки.

Капля пота покатилась по моей шее, хотя было холодно. На нас смотрели человек пятьдесят, не меньше. Даже двоюродный дед Бартоломью, который долгие годы боролся с бабушкой за дом. У деда не было левого глаза. Бабушка утверждает, что как-то раз он очень неудачно упал на кочергу. Мне кажется, она просто целилась в сердце, но промахнулась.

Бабушка потребовала, чтобы Прю ее обняла. Вышло очень неловко. Ее руки обвили плечи моей сестры, как жесткие прутья, а потом она похлопала ее по спине, как будто Прю чем-то подавилась.

Я сделал шаг назад, но родственники подтолкнули меня обратно.

– Просп, как я рад тебя видеть, – сказал Дэвид, который однажды запер меня в подвале на десять часов. Ему было интересно, съедят ли меня мыши.

– Давно не виделись! Как дела? – спросил Джош, который всей гимназии рассказал, что я все еще мочусь в постель. Что, кстати, неправда.

А вот и Сара. Однажды она украла бабушкин бриллиантовый браслет и свалила на меня.

– Как тебе школа? Слышала, у тебя в этом году мистер Викворт…

И Шарлотта, самая старшая из нас. Выбросила меня из окна второго этажа, чтобы посмотреть, смогу ли я взлететь. Шарлотта улыбнулась и обняла меня. Девчонки выглядели, как мои тетки: высокие, белобрысые, неестественно загорелые, особенно учитывая массачусетскую зиму.

Остальные члены семьи сбежались к нам, как муравьи к конфетке, оставленной на дороге. Мы тонули в море светлых костюмов, шелковых платьев и пушистых шуб. Родственники выстроились в очередь, чтобы сказать мне комплимент. Даже те, которых я никогда не видел. Они не выпускали меня, пока мы не дошли до изогнутой мраморной лестницы у главного входа в дом. Бабушка стояла на крыльце и презрительно смотрела на меня.

Она трижды хлопнула в ладоши, требуя тишины. За ее спиной сиял волшебный свет – в подвешенных тыквах танцевали огоньки свечей. Я посмотрел в ночное небо, на душе было тяжело. За нами крались клубы тумана из ближайшего леса, спускались по холму, и щекотали траву призрачными пальцами. Сдерживая дрожь, я искал глазами Прю.

Я увидел ее рыжие волосы на другой стороне толпы. Рядом с ней стоял незнакомец. Так, как будто всегда был здесь. Он посмотрел на меня, сощурив светлые глаза. Я переступил с ноги на ногу и уставился в землю.

– Добрый вечер, – наконец сказала бабушка. Она сняла фартук и отдала его служанке, которая появилась у нее за спиной. – Мы очень долго ждали, и мое сердце радуется, когда я вижу, что в этот вечер вы все-таки решили навестить дом своих предков. Не сомневайтесь, сегодня мы многое оставим в прошлом, завершим дело нашего великого пращура и, наконец, избавимся от оков.

Я фыркнул, но в звенящей тишине это прозвучало слишком громко. Бабушка повернулась ко мне. Ее светлые глаза улыбались, и улыбка переползла на все лицо:

– Добро пожаловать домой.

Давайте кое-что проясним. «Дом» – это не просто дом, не деревянный домик с клумбами и стеной, увитой виноградом, как в сказке. Нет, это скорее поместье. Или даже дворец.

Журнал «Архитектура Новой Англии» назвал его замком, но это, конечно, преувеличение. Ну, да, вокруг есть конюшни и бабушкин сад на полгектара, но нет подъемного моста через ров, да и рва тоже нет. Папа раз десять пытался объяснить журналисту, что название «Дом» пошло от того, что на этом месте стоял первый дом Реддингов, когда они только прибыли в Редхуд.

В статье говорилось, что дом «сложно описать, он похож на нечто среднее между классическим европейским каменным замком и воплощением колониальных традиций. Глядя на него, невольно думаешь о благополучии, грандиозности и невероятном достатке. Когда-то здесь стоял одноэтажный домишко, а сейчас тут тридцать восемь каминов из испанского мрамора, крытый бассейн, винный погреб, портик размерами с обычный дом, пятьдесят гостевых комнат, спа-зона и несколько башен со шпилями, фронтонами и бойницами».

Бабушка сияла как начищенный пятак, когда читала эту статью. Но мне показалось, что дом в ней описан как отель, где богачей ожидает насильственная смерть. Отель из триллеров, где по коридорам бродят монстры, размахивая топорами.

Бабушка взяла нас с Прю за плечи и отвела в самую большую комнату на первом этаже – гостиную в стиле Людовика XIV. Понятия не имею, кто такой этот Людовик, но кто-то должен был с ним поговорить о его нездоровой привязанности к позолоченным обнаженным ангелочкам.

Когда начали разносить еду, моя двоюродная бабушка – дизайнер интерьеров у той самой Лили Белл – объясняла, в чем ценность фрески с ягнятами на потолке. Официанты осторожно, но быстро скользили по комнате, их ярко-красная униформа пылала на фоне белого моря одежды гостей. Знаете, бывает иногда такое чувство, что кто-то смотрит на тебя, будто втыкает два гвоздя в основание черепа. Я обернулся и заметил, как моя тетя быстро отвела взгляд и с интересом уставилась на свой бокал. Дядя тоже отвернулся – к портрету Сайленс Реддинг на стене – и притворился, что ведет с ним оживленную беседу.

Треск старых костей дома тонул в доносившемся из холла вое скрипок. На них играли какие-то троюродные родственники. Казалось, что от каждой ноты у меня на коже появляется маленький порез. Я начал потихоньку пятиться к выходу, но внезапно меня сильно толкнули в спину. Так сильно, что дыхание сбилось. И я снова оказался рядом с двоюродной бабушкой. Пихнул меня двоюродный дедушка Филипп. Его закрученные пышные седые усы были еще мокрыми от сидра, а брови, такие же седые, но сухие и кустистые, поднялись, когда он подтолкнул меня острыми костяшками пальцев к своей жене, которая по-прежнему так была увлечена потолком, что и не заметила моего побега.