— Что было дальше, когда вы обнаружили тело?

— Жюль заплакал, Леон стал молиться, а я побежал за помощью. Нас было ровное число — каждому нашлось свое дело.

Граф обнял Собрана и кивком велел слуге принести графин с бренди, из которого сам же налил юноше щедрую порцию в бокал.

— Присядь, — велел старик Собрану, указав на кресло. — Я скажу принести тебе еды.

Краем уха Собран услышал, как граф тихо сообщил его отцу: «Кроме него, случившееся никого более не разгневало».

Собран тосковал по другу Батисте. Селеста родила вторую дочь. Отец управлял семейством и виноградниками железной рукой, а его сын был женат, достиг возраста двадцати одного года, однако по-прежнему оставался юношей, не мужчиной. Он не повидал мира, не мог сам выбрать жизненного пути, не завел наследника и не видел своего будущего. Впереди ждало исключительно тоскливое однообразие: работа, одинаково изменяющаяся от сезона к сезону, урожаи, вино, размеренная жизнь непритязательного крестьянина со своей заранее отмеренной толикой счастья. Алуз, деревня, фермы, виноградники… И случались моменты, когда Собран видел все это в исключительно мрачном свете.

Следуя душевному порыву, Собран, несмотря на протесты жены, записался в армию, устроив так, чтобы половина жалованья перечислялась домой. Он отправился смотреть на мир и новые лица, на вещи, которым даже не мог дать названия.

Случилось ему в разгар лета стоять на лоджии вестфальского публичного дома вместе с другом Батистом — вдвоем они разглядывали выставленные напоказ прелести дешевых шлюх. Женщина, которую Собран с товарищем намеревались купить сегодня на двоих, подмывалась в комнатушке за их спинами, присев над тазом с водой и завязав задранную юбку на поясе. Сквозь окошко в двери между комнатами, слегка прикрытое кожаной занавеской, Собран рассмотрел соседнее помещение: там он заметил чьи-то протертые до блеска спущенные штаны и тощий гладкий розовый зад. Батист передал ему третью бутылку украденного зеевейна, сухого легкого белого вина, которое они выиграли в карты у кавалеристов. Они — двое канониров с легкими пушками — кавалеристы и кузнец ждали, пока лопнувший буксирный трос на барже заменят на новый, коротая время за игрой. Батист поставил на кон кисет табака, Собран — миниатюрку в серебряном ларце, которую снял с трупа, когда мародерствовал после перестрелки.

Шлюха тем временем кликнула их: «Готовы?» добавив затем на своем языке: «По одному идете или оба сразу?» — и улыбнулась, делая приглашающий жест.

Полчаса спустя Собран, опустошенный, дожидался Батиста. Пока он был со шлюхой, та нежно шептала ему на ухо, а сейчас, с Батистом, кричала. Интересно, почему эта падшая женщина с такой нежностью приняла Собрана или хотя бы притворялась ласковой? Собран вспомнил, как после акта любви любил положить голову на грудь жены и как Селеста гладила его волосы.

Ему внезапно сделалось худо. Перегнувшись через перила, он сблевал вином и желчью. Все еще цепляясь за перила, Собран спустился во двор и по устеленному соломой плитняку добрел до ворот. Упершись в ворота ладонями, он снова сблевал. И дело было вовсе не в том, что он вспомнил Селесту, ощущая одновременно привкус пота шлюхи и мыла он увидел луну, и та холодно напомнила про объятия на гребне холма, напомнила, что сегодня ангел будет дожидаться его — сколь угодно долго, терпеливо и безропотно будет ждать встречи, на которую Собран не придет, потому что сейчас он за шесть сотен миль от родного дома, пьянствует и прелюбодействует со шлюхой.

Собран прижался лбом к воротам.

Батист нашел Собрана и, утерев пот со лба волосатым предплечьем, дал другу еще вина. Позднее Собран пробудился, когда в комнату проникло солнце, окрасив стены холодным цветом, похожим на цвет вина с флором. Рядом возлежала шлюха, подле нее — Батист, оба, как и Собран, липкие от пота. Собран прислушался, пытаясь разобрать звук, причудившийся ему при пробуждении: не крик петуха, не канонада, а дробное постукивание, вроде как когда на крышку гроба сыплются комья сухой земли или когда опускается гигантское крыло. Но звук не повторился, он лишь почудился Собрану.

Годом позже, невзирая на все обстоятельства, Собран понял, когда пришла та самая ночь. Он отправился в церковь, где всю мессу отстоял в заднем ряду, в то время как прихожане — люди, которых его армия грабила: преуспевающие, состоятельные, почтенные горожане и их слуги, — поглядывали на него с неприкрытой враждебностью. Бедные, несчастные. Священник, потрепанный мужчина, борода которого в свете свечей походила на бурлящее волосяное море, оказался не готов проводить службу в столь большой церкви. Он не поскупился на ладан, дым от которого медленно шел из кадил в руках двух престарелых служек. На потолке, куда не доставал свет, позолоченная мозаика поблескивала, напоминая гнездо извивающихся змей. Собран заметил статую Христа с воздетыми руками, ангелов в тяжелых одеяниях и с какими-то хлипкими крыльями без мышц и сухожилий. Среди них — с позолоченными волосами и в позолоченных одеждах — был один с лицом и конечностями черными, будто пораженными гангреной или отмороженными.

Опустив взгляд, Собран заметил женщину — та смотрела прямо на него. Под свободно повязанным платком виднелись волосы цвета масла, кожа отдавала белизной свежего среза на сырой картофелине, а брови и ресницы были цвета соломы. Женщина не отвернулась, но и не улыбнулась; в ее глазах Собран видел только холодный расчет. Кивком головы она указала юноше на дверь.

Собран проследовал за ней на улицу, заполненную дымом от огней китайского базара. Площадь перед церковью переполнял мусор, тут же валялись телега со сломанным колесом, разбитая бочка, спутанные узлы белья или одежды, которые беженцы оставили, дабы не остаться самим в виде бездыханных тел.

Женщина привела Собрана к себе в дом, второй этаж которого был заставлен пыльными вещами; без денег, без еды, на сносях — последнее Собран понял, только когда поднимался по лестнице. До того женщина ступала величаво, и тело ее казалось крепким. Сейчас Собран ни слова не понимал из того, что она ему говорила, стоя посреди комнаты и указывая на себя саму. Она не умоляла, ибо голос ее звучал ровно, гордо, пока сама женщина снимала платок с головы и расстегивала пуговицы на рубахе.

Полные, упругие груди расчерчивала венозная сеточка. Собран не касался их — только взял женщину за руки, помог ступить на ящик и повернуться к нему спиной. Потом задрал на ней юбку — нижнего белья на женщине не оказалось, он сразу увидел женские прелести, набухшие и темные от подступившей крови, обрамленные светлой порослью. Брюхо женщины тяжело отвисло, пупок напоминал обескровленный сосок. Собран приспустил штаны, поплевал на руку и, увлажнив проход женщины, двинулся вглубь. Запустил руки в локоны, помял груди — тяжелые и податливые, как бурдюки с вином, притянул женщину ближе, ощущая, как дрожат ее напряженные ноги и руки, и, проходя в ее мокрое лоно, он взорвался, как сухой подожженный порох, целых четыре раза, загорелся и стал угасать.