«Нью-Йорк».

Класс зашумел, и все повернулись, чтобы взглянуть на Уиллоу. Несколько рук поднялись в вежливом приветствии. Тут и там послышались невнятные «привет». Только Энджи МакКензи – редактор ежегодного школьного альбома и королева отряда гиков – одарила ее искренней улыбкой, на которую Уиллоу не ответила.

Она выдавила хриплое «привет», от которого по спине у меня побежали мурашки. Уиллоу Холлоуэй была похожа на свою тезку – красивая, хрупкая и плачущая[5]. Не снаружи, а внутри. Мартин Форд научил меня составлять представление о людях, основываясь на их языке тела, а не словах и действиях. Эта девушка показывала людям далеко не всю себя. Наши взгляды встретились, ее выдали глаза.

«Конечно, она грустна, – подумал я. – Ей пришлось променять Нью-Йорк на Хармони, чертов штат Индиана».

– Об-жи-га-ю-ще, – прошептал Джастину Бейкеру Дуг, растягивая слово по слогам, и Джастин широко улыбнулся.

«Чертовы качки».

Но они не ошиблись. Весь урок мои глаза устремлялись к Уиллоу Холлоуэй, хотя я ясно осознавал, какими противоположностями мы были. Она не была идеально ухоженной – непокорные длинные и густые волосы были немного взлохмачены. Но ее ботинки и джинсы явно были недешевыми. Овальное лицо было гладким и фарфоровым, словно она ни дня в жизни не провела под суровым солнцем или на кусачем ветру. И этим утром она была, казалось, на добрых два года младше меня.

«Слишком юная», – подумал я, хотя мой взгляд запнулся на ее груди под кашемировым свитером и застрял там. А мои руки чесались коснуться этой массы волос, говорящих «я только что выбралась из кровати».

«И кто теперь тупой качок?»

Я заерзал на сиденье, напоминая себе, что у меня имеется достаточное количество девушек подходящего возраста. Нужно всего лишь позвонить или написать сообщение. И все же оставшуюся часть урока мое чертово тело остро ощущало присутствие Уиллоу рядом. Когда прозвенел звонок, я остался сидеть на стуле и наблюдал, как она встает. Девушка с апатичной уверенностью собрала книги, словно проучилась в Джордже Мэйсоне несколько лет, а не пару минут.

Она повернулась ко мне, сухо улыбнувшись.

– Завтра можешь сесть на свое место.

Я молча уверенно встретился с ней взглядом.

Она пожала плечами и пошла прочь, перекидывая невероятную гриву мягких волос через плечо. Они колыхнулись в одну сторону, потом в другую, занавесом опустившись почти до талии.

«Забудь, – сказал я сам себе. – Слишком юна, слишком богата, слишком… все то, чем ты не являешься».

Я был беден как церковная мышь большую часть моей жизни. Я почти научился мириться с этим. В другие времена, как этим утром, бедность била мне прямо по зубам.

– Пожалуйста, горячо поприветствуйте от имени «Бунтарей Мэйсона» Уиллоу Холлоуэй. Она приехала к нам из самого Нью-Йорка.

Я просто улыбнулась своим новым одноклассникам. Качкам в спортивных куртках, за дружелюбными улыбками которых скрывались сомнительные намерения. Девушке с темными кучерявыми волосами и веснушкам на бледной коже, которая, несомненно, собиралась накинуться на меня, как только прозвенит звонок. Улыбнулась бунтарю-плохишу, чье место заняла…

Всех было легко игнорировать, кроме него.

Черт возьми, я еще никогда в жизни не видела настолько красивого парня. Ростом с метр восемьдесят, широкие плечи, упругие мышцы, лицо кинозвезды. Невероятно идеальные черты. Высокие скулы, точеный подбородок, покрытый щетиной, густые брови, полные губы. Серо-зеленые глаза, словно моря Нантакета[6] зимой.

Все в нем было бурей, холодом и опасностью. От его черной кожаной куртки пахло сигаретным дымом, и я бы не удивилась, если бы в ботинке он прятал складной нож. Даже его взгляд, брошенный на меня, казался опасным. Мое тело отреагировало тотчас, словно его изучающий взгляд проник под кожу. Он смотрел на меня, словно видел.

«Ты слишком бурно реагируешь, девочка. Реально перебор».

Я уткнулась взглядом в окно: блеклый пейзаж серых небес и грязного снега. Все это было неправильным. Школа должна начинаться в конце лета, когда тепло еще не окончательно уступило место прохладным осенним ветрам. Это не должна быть середина зимы, когда снег покрывает землю, а до выпуска осталось всего несколько месяцев.

Это было бы ужасно, если бы я все еще могла беспокоиться о том, заведу друзей или нет. Я попала в ловушку своей собственной вечной зимы. Осталась запечатанной в кубе апатичного льда, подобно одной из тех мумий, что показывают по Discovery. Они казались такими живыми снаружи, но внутри… ничего.

Мне раньше нравилась школа. Я с нетерпением ждала уроков. Мои друзья могли быть занудами или вести себя чересчур драматично, пафосно, но они были моими друзьями. Работы было либо слишком много, либо она была скучной до онемения мозга, но я гордилась своими отметками. В те несколько месяцев после вечеринки я с ненавистью смотрела, как мой средний балл падал все ниже и ниже, унося с собой мои шансы на колледж. Мне было неприятно, что я заставляла родителей беспокоиться. Пусть это волнение и было отстраненным.

Я оглядела класс в безопасности своего ледяного гроба. Я хотела быть дружелюбной. Но дружелюбие приводит к друзьям. Друзья приводят к телефонным звонкам и сообщением, ночным разговорам под одеялом. Теплые, опасные условия, из-за которых тают ледяные барьеры и ужасные секреты могут вырваться потоком нескончаемых слез.

Забудь. Эти ребята могут любить меня, или ненавидеть, или игнорировать – что мне больше всего подходило, – но я не почувствую разницу. Даже рядом этим Джеймсом Дином[7]. Завтра он сможет сесть на свой чертов стул. Мне он не нужен, как и его зеленые глаза цвета бури, пронзающие мою кожу.

* * *

Я была права насчет темноволосой девушки. Я избегала ее после урока английского, но она поймала меня, когда я выходила с урока экономики позже этим утром. Она подошла, уверенная. Ботинки, легинсы и мешковатая черная толстовка с надписью «Мой разум говорит «спортзал», а тело – ТАКО[8]».

– Привет. Энджи МакКензи, редактор ежегодного альбома, – сказала она. Я почти ждала, что она передаст мне визитку или покажет удостоверение, как агенты ФБР делают по телевизору. – Ты из Нью-Йорка? Что привело тебя сюда?

– Работа папы, – ответила я.