Исторический контекст взаимоотношений чекистов и сотрудников военного ведомства воссоздают труды специалистов по истории отечественной контрразведки И.И. Васильева[50], А.А. Здановича[51], С.В. Леонова[52], Д.С. Новоселова[53] и др.

Источники

Опубликованные источники представлены мемуарами, сборниками документов, материалами периодической печати (газеты «Правда» и «Известия ВЦИК»).

Единственные мемуарные свидетельства, в которых достаточно подробно дан контекст дела Главкома, оставил брат Управляющего делами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевича генерал М.Д. Бонч-Бруевич. В мемуарах много дез- и направленной информации, что сильно усложняет работу с ними. Так, с невероятной ложью описана первая встреча с И.И. Вацетисом, однако интересно описание окружения Главкома: «заменившие прежних адъютантов многочисленные „порученцы“, такие же вертлявые и нагловатые, как и их предшественники; откормленные вестовые с тупыми лицами былых денщиков…; купеческая роскошь гостиной, превращенной в приемную Главкома; подозрительное количество пустых бутылок в прихожей»[54]. Эти пустые бутылки кочевали из одного сказания о Главкоме в другое. Эта история очень напоминает «дело», по которому был репрессирован комкор Думенко годом позднее. Ценные сведения о стратегических разногласиях, связанных со сменой Главкома, содержатся в очерках С.И. Гусева[55], воспоминаниях И.И. Вацетиса, К.Х. Данишевского, С.С. Каменева[56] и Л.Д. Троцкого. Гусев, Данишевский и Каменев, дополняя друг друга, описывают конфликт глазами противников Троцкого и принятой им и Вацетисом стратегии. Троцкий, будучи политиком, акцентирует внимание читателей на позиции членов ЦК по данному вопросу. Естественно, все мемуаристы преследовали 2 цели: показать собственную правоту и не сказать ничего лишнего. Поэтому относиться к их сочинениям следует с особой осторожностью, проверяя факты документальными свидетельствами. Прежде всего — протоколами Реввоенсовета Республики[57]. Иоаким Вацетис оставил два варианта мемуаров — написанные в августе — октябре 1919 г. в заключении и значительно более поздний вариант. Он опубликован примерно на треть[58], потому значительно большую ценность представляет подлинник из личного фонда первого советского Главкома. Второй вариант воспоминаний более полный, но и менее объективный; он появился не ранее 1927 г. и носит явную антитроцкистскую направленность.

Документальные сборники, в которых дан исторический контекст событий «заговора», — это прежде всего упоминавшийся «В.И. Ленин и ВЧК», а также вышедшие недавно сборники о председателе ВЧК Ф.Э. Дзержинском, «Архив ВЧК», переписка руководства партии большевиков, протоколы Реввоенсовета Республики и стенограммы заседаний Политбюро, на которых друг другу припоминали прошлые грехи Иосиф Сталин и Лев Троцкий[59].

Неизвестные ранее документы Российского государственного военного архива (РГВА), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ) и Центрального архива общественно-политической истории Москвы (ЦАОПИМ) проливают свет на подоплеку Заговора в Полевом штабе.

Неопубликованные источники делятся на 4 большие группы: чекистские документы (протоколы допросов, доклады руководителей ВЧК и ее Особого отдела), документы высшего руководства партии и государства (заявления, доклады и резолюции на них В.И. Ленина, Л.Д. Троцкого), организационно-распорядительные документы и переписка руководителей военного ведомства и Полевого штаба, следственные дела Революционного военного трибунала Республики — РВТР.

Показания подследственного — генштабиста Н.Н. Доможирова — по делу о Заговоре в Полевом штабе Реввоенсовета Республики от 8 июня. 1919 г. являются ценным источником о настроениях в главном командовании Красной армии. При этом правдивость «Показаний» вызывает серьезные сомнения: описание попытки склонить к заговору пьяного Главкома выглядит не очень убедительно, а в эпизоде, когда Ф.В. Костяев якобы разъясняет назначенному командующим 15-й армией Доможирову, что он сможет поднять армию, есть весьма сомнительный момент. В армию для этого нужно «назначить и члена РВС армии такого, который бы действовал в известном направлении». Предполагалось, что таковым может стать племянник Главкома Эрнест Вацетис[60]. Однако Костяев никак не мог предположить, кого назначат: руководящих лиц такого уровня назначал обычно РВСР, в крайнем случае (из области фантастики) это мог сделать ПУР, ни в коей мере не подчиненный Костяеву.

Ключевым моментом показаний стало «пьянство» Главкома[61]. Эта легенда берет свое начало с весеннего расследования по обвинению генштабистов Э.И. Вацетиса и Е.И. Исаева в спекуляции. Документы по этому делу подтверждают и факт крайнего недоверия к Главкому К.Х. Данишевского — именно он выступил инициатором следствия над Эрнестом Вацетисом и Исаевым[62]. 30 апреля И.И. Вацетис в заявлении члену РВТР С.И. Аралову просил истребовать все полученные от Советского правительства Латвии запасы вина, хранившиеся на учете интенданта армии Латвии[63]. Сведениями о том, поступило ли вино в распоряжение ПШ или нет, мы не располагаем, однако для рождения легенды о пустых бутылках и этого было вполне достаточно. Также обращает на себя внимание тот факт, что «ахиллесова пята» Главкома — его племянник — была задета еще весной 1918 г. Заметим, что покупку вина Главком организовал для хотя бы частичного восполнения отсутствия медикаментов в Полевом штабе: свирепствовала испанка[64]… Хотя сведений, подтверждающих распространение гриппа, у нас нет, факт распространения эпидемий в Серпухове налицо: 12 января 1919 г. Костяев и Аралов подписали приказ по ПШ по принятию ряда мер «в виду появления в г. Серпухове эпидемий сыпного и возвратного тифа и оспы»[65]. Даже РВСР в приказе от 15 января 1919 г. специально остановился на этом факте: «В виду начавшихся заболеваний сыпным тифом и оспой в войсковых частях и учреждениях Серпуховского гарнизона, как следствия сильной эпидемии этих заразных болезней, развившихся среди рабочих и населения, и принимая во внимание, что местные гражданские власти не в силах справиться с эпидемией без военного ведомства, объявить г. Серпухов и его фабричный район на военном положении»[66]. Ходатайства об увольнении в отпуск по болезни к апрелю 1919 г. приняли, по выражению Ф.В. Костяева, «массовый характер» — генерал был вынужден ввести 5-процентную норму подобных отпусков[67]. По состоянию на 2 июня, как отметил в приказе по ПШ Ф.В. Костяев, в штабе «в настоящее время вполне здоровых сотрудников нет; слабость, неврастения, малокровие — обычные явления почти у всех сотрудников штаба, почему вновь предписываю врачебным комиссиям штаба определять необходимость длительных отпусков (двух-трехмесячных. — С.В.) только в безусловно необходимых случаях» (когда состояние здоровье «сильно понижено по сравнению с состоянием здоровья других сотрудников»)[68]. При этом во многом распространение эпидемий в Полевом штабе было связано с антисанитарией: 29 декабря 1919 г. начальник ПШ констатировал, что «некоторые из сотрудников…по-видимому, еще недостаточно знакомы с основными правилами чистоты и опрятности, вследствие чего крайне загрязняют помещения, разбрасывая повсюду окурки и заплевывая полы и стены, а главное загрязняют уборные». Это нарушает «общественную чистоту» и угрожает безопасности «в смысле заражения»[69].