В Швеции о начале военных действий узнали 20—21 сентября. Эта неприятная новость стала полной неожиданностью не только для властей, но и для русского резидента Хилкова, который узнал о ней сразу после возвращения в Стокгольм после аудиенции у короля. Чуть ранее, судя по всему, он уже заподозрил что-то неладное, так как из России перестали приходить письма. Да и в Москве, как выяснилось позднее, получили только одно erd письмо, которое он отправил из Копенгагена 4 сентября «кружным» путем через Андрея Артамоновича Матвеева, русского посла в Гааге.

Судьба русского резидента и его свиты решалась на заседаниях Королевского совета 24 и 25 сентября, но определенного решения так и не было принято — все ждали королевских указаний. Хилков посетил опытного и влиятельного графа Б. Оксеншерну, которому рассказал о своих симпатиях к Швеции и, отрицая очевидное, уверял, что происходит какое-то трагическое недоразумение и мир будет сохранен, что речь идет только об отправке вспомогательного войска, которое царь ранее обещал королю Августу. Он попросил разрешения послать своего курьера к Петру, чтобы предостеречь от начала войны, но получил отказ. Труднее сказать, поверил ли умудренный политик русскому резиденту, но вполне вероятно, сам князь верил в то, о чем говорил.

Утром 9 октября в Стокгольм пришли распоряжения Карла XII о том, что резидент со своими сотрудниками, как и все прочие русские, которых война застала на территории шведского государству, должны быть арестованы, а их имущество конфисковано. Копии приказа разослали губернаторам приморских провинций и комендантам приграничных крепостей. Аресту подверглись три русских корабля с командами, которые стояли в столичной гавани, и те семь, что уже успели выйти в море. Задержанных в Стокгольме и ближайших окрестностях русских подданных: матросов, купцов, служителей и всех прочих — свозили на Русский двор (Рюс-горгден)[18] и в полуподвальные помещения городской Ратуши. Всего по подсчетам Хилкова интернированных таким образом было 111 человек. Общее количество задержанных русских на территории всего Шведского королевства установить трудно, но речь может идти примерно еще о 50-60 человеках.

Князь Хилков узнал о королевском решении от бургомистра Нильса Хансона, губернаторского фискала Хала и своего московского знакомого — королевского церемониймейстера Ю.Г. Спарвенфельда. Ему было разрешено остаться в прежнем доме, но нельзя было выходить на улицу. Кроме того, в каждое комнате (даже некоторое время в спальне) днем должна, была находиться охрана. По заступничеству Спарвенфельда через несколько дней караул вывели из комнат. Из свиты при нем оставили переводчика, священника, «камалера»[19], повара и несколько слуг. Все имущество посольства, в том числе личные вещи князя, было конфискованы властями. «Я считаю, что именно так и надо с ним поступать», — написал молодой король совету 20 октября.

Нарва и Полтара стали ключевыми точками в истории русского и шведского плена Северной войны, и для такого утверждения есть все основания.

Как известно, с осады Петром I в конце сентября 1700 года древнерусской крепости Ругодив, шведской — Нарвы, началась Северная война. Столкновение превосходящего по численности, но по большей части устаревшего русского воинства с армией Карла XII, одной из самых совершенных в то время в Европе, закончилось сокрушительным разгромом и серьезными потерями. Но это не сломило Петра, а, напротив, привело к осознанию необходимости реального и кардинального реформирования государства. А со шведским королем Нарва сыграла злую шутку: он, возможно по молодости лет, настолько уверился в слабости «русского медведя», что следующие несколько лет провел на территории Саксонии и Польши. Его самоуверенность не смогла поколебать из года в год усиливающаяся сила русских даже после того, как он стал терять свои опорные пункты в Прибалтике: Шлиссельбург (1702 год), Нарву и Дерпт (1704 год).

Нарвский разгром 1700 года стал определяющим фактором в положении русских пленных на протяжении всей Северной войны. И причина этого заключалась не столько в том, сколько человек оказалось в шведском плену (по разным подсчетам от 1500 до 6000), а в том, кто оказался в плену. Среди нескольких десятков старших офицеров во главе с главнокомандующим русскими войсками фельдмаршалом герцогом де Круа[20] было несколько человек, потеря которых была особенно чувствительной для царя. Это: дипломат, глава Военного приказа, генерал князь Яков Федорович Долгорукий, генерал-фельдцейхмейстер имеретинский царевич Александр Арчилович Багратиони, автор «Военного устава» 1698 года генерал Адам Адамович Вейде, генерал-майор Иван Иванович Бутурлин, генерал от инфантерии Автоном Михайлович Головин, стольник, генерал князь Иван Юрьевич Трубецкой. Это были верные сторонники Петра в борьбе за власть и активные участники его первых преобразований и реформ. Шведский король прекрасно понимал, какая это была потеря, и поэтому был категорически против их обмена или выкупа. Именно на нарвских пленных выстраивалась вся система содержания военнопленных в Швеции. Параллельно в противостоянии с мерами, которые предпринимали шведские власти, формировалась и русская практика содержания военнопленных.

О том, какими были первые недели и месяцы нарвских пленников, известно мало: сохранились лишь разрозненные данные, которые не дают возможности создать полную картину. Например, торговец из Нарвы Яков Мейер в одном из своих писем упомянул, что у него в доме были размещены генерал Вейде, полковники Лефорт и фон Делден и они, как он писал, «имеют от меня таково сколко дом мой может». От него мы узнаем, что к началу декабря «генеральская рана (Вейде. — Г.Ш.) уже вне страха, но полковникова (фон Делдена. — Г. Ш.) еще сумнительна». А чуть ранее, 26 ноября, он же в письме к жене писал, что русские генералы находятся в бедственном состоянии и что «кроме рубах на себе ничего не имеют». На материальные трудности жаловался и генерал А.М. Головин. В декабрьском (1700 год) письме к двоюродному брату, главе Посольского приказа Федору Алексеевичу Головину, он сообщил, что вместе с Александром Милославским и Сергеем Водорацким живет в Нарве в доме купца Ефима Костфельта, который им многим помогает, и испытывает большую нужду в деньгах.

Любопытно, но эта история имела продолжение. В 1702 году из Стокгольма пришло письмо от Хилкова, в котором он просил Головина оказать протекцию сыну того самого Ефима Костфельта Ивану при покупке льна и пеньки. В качестве основания он указал, что «милость его и отца его к нашим людям известна тебе от брата твоего Автонома Михайловича, который был в Ругодиве в доме отца его», да и сам Иван, «который ныне в Стокгольме и к нашему народу со всякой любовью является».