Когда он перешёл в среднюю школу, вся одежда, купленная ему в двенадцать лет, стала вдруг в обтяжку и больше не годилась — именно тогда он уверовал, что сменить шкуру на взрослую можно, только оборвав все связи с прошлым. Тем летом, когда он учился в последнем классе начальной школы, подросток вытянулся сразу на семнадцать сантиметров. Мучаясь вопросом, что же нужно, чтобы стать взрослым, он понимал, что тут и алкоголь, и сигареты, и взрослые словечки, но когда справишься со всем этим — что дальше? Этого он никак не мог сообразить. В один прекрасный день он открыл, что взрослые отличаются от детей лишь тем, что обладают силой. Когда он подверг всё общество анализу при помощи рентгеновских лучей, называемых «сила», казавшийся хаосом мир чётко разделился на два полюса. И отец, и учитель, и полицейский обладали силой, и именно поэтому их уважали. Не будь силы, они были бы всё равно что мусор. А в чём сила, как не в деньгах? За деньги можно купить и уважение, и власть — да есть ли вообще что-нибудь, чего не купишь за деньги? Если так, то получается, что все бедняки — это проигравшие. Правда, обитатели квартала Коганэтё напоминают его брата Коки, больного синдромом Вильямса, — не дети и не взрослые, а так, на особом положении… И вот ещё что важно: сильные не должны становиться безжалостными!

Так думал подросток, решивший для себя как можно скорее стать взрослым.

— Да ты, парень, выглядишь молодцом!

Перед его глазами была дружелюбная физиономия Канамото. И золотые зубы, такие сияющие, что невольно думалось, что он их драит специальным порошком, и выпирающий вперёд подбородок, на котором всякая невыбритая щетинка лезла в глаза, и сломанный чьим-то жестоким ударом нос — всё в нём было прежним. Канамото тщился взбодрить прилипшие ко лбу пряди, заглаживая их наверх, чтобы прикрыть облысевшее темя, а чтобы скрыть смущение, он достал из нагрудного кармана рубашки с открытым воротником сигарету «Лаки страйк» и поднёс спичку.

— Наоборот, это ты молодец!

— Хе-хе-хе, — рассмеялся Канамото, округливший было губы буквой «о», чтобы выпустить кольцо дыма, — на этот раз штука не удалась.

В нос ударил мешающийся с парами виски неприятный запах изо рта Канамото.

— Ну как, есть у тебя уже?.. — Канамото кончиком выгнутого языка провёл по десне и оттопырил мизинец.

— Шутишь! — Подросток по-детски смутился и, опустив взгляд себе под ноги, постучал носком кроссовки об асфальт.

— А я уже думал, что ты окончательно унёс ноги из «золотого квартала». Не место здесь парню вроде тебя. Лучше сюда не ходи. А не послушаешь — беда будет, — произнёс он хриплым голосом и втянул щёки.

Лицо подростка стало упрямым, он опустил голову и пошёл прочь, не говоря ни слова. Краем глаза он заметил поднятую руку Канамото, но не смог помахать ему в ответ, как бывало в прежние годы, — рука ощупывала лежавший в кармане пакетик кокаина.

Повернув с набережной реки направо, он намеревался пересечь мост. Звук, произведённый неким упавшим в воду предметом, заставил его поднять голову. Обзор был преграждён чёрным силуэтом навалившейся на перила женщины. На мгновение ему вспомнился стон той старшеклассницы — под ложечкой засосало, но нет, перед ним была женщина средних лет, накренившаяся, словно утлая ладья. Подросток посмотрел вниз на реку, вглядываясь в чернеющий остов лодки прямо под мостом. Эта река была кладбищем кораблей, по ночам сюда тайком ходили выкидывать разбитые судёнышки, и даже полиция не могла с этим справиться, там гнило уже столько кораблей, что никто не мог бы сказать, стало ли ещё одним больше. И днём и ночью застоявшиеся воды реки были всё те же, с той лишь разницей, что ночью в реке отражались розовые и голубые огни неона.

Тяжёлый жаркий воздух казался совершенно неподвижным, но белая юбка в складку и длинные, до пояса, волосы женщины колыхались, издавая шуршание, — словно ветерок веял лишь там, где она стояла. Губы её шевелились, она что-то говорила.

— Боюсь, всего боюсь. Умереть хочу. Таким, как я, жить не надо, а никто этого не понимает… Нельзя мне жить, неужели не ясно?

Женщина выкрикивала слова, словно бросая их в лицо невидимому собеседнику.

— Учитель, вы что, не понимаете? — Женский голос проникал прямо в уши подростка. — Осталось только умереть, да? Умереть лучше, да ведь, учитель? Верните мне сумку! У меня теперь больше ничего нет. Давайте мне её скорее! — Выкрикнув это, она тихонько рассмеялась. Казалось, что женский смех лишь скользнул по поверхности воды, но звук отскочил от речного дна с неожиданной энергией и прокатился по реке.

— Но я же сказала, верните сумку, учитель! — Смех превратился в рыдания, теперь уже было не разобрать, что она говорит, но рот не переставал двигаться.

Подростка одолело наваждение, ему почудилось, что женщина изрыгает темноту и растекающаяся чёрной тушью речная вода переливается через край и затопляет весь город, при этом женщина представлялась ему призраком. «А вдруг это какой-нибудь злобный дух?» — подумал он и, несмотря на жару, весь покрылся гусиной кожей. Подросток бегом кинулся прочь. Если он не успеет подбежать к ближайшему пешеходному переходу до того, как загорится красный, то проклятье настигнет его и он погиб. Сумей он выполнить условие, отрыв от погони увеличится, и в этом случае проклятие убьёт его, если до следующего поворота кто-то попадётся навстречу. Так он гнал себя вперёд и действительно нёсся как одержимый, с такой быстротой он не бегал уже несколько лет. Когда он правой рукой отдёрнул занавеску над входом в закусочную «Золотой терем», волосы у него на лбу были совершенно мокрыми от пота.

В закусочной была всего одна посетительница. Возле стойки, на табурете из алюминиевых трубок расползся большой зад белой женщины — она обернулась на подростка и оценивающе взглянула на него, сузив глаза. Всё лицо у неё было зашпаклевано пудрой, щёки покрывал не в меру алый румянец, тело навязчиво источало запах дешёвых духов. Только тонкий шифоновый шарф лимонного цвета на её шее казался настоящим, сделанным из натурального шёлка.

— А это кто? — спросила белая посетительница.

Старик за стойкой мельком глянул на подростка и снова опустил глаза к кастрюлям, ответив не раньше, как откинул на дуршлаг свежую дымящуюся лапшу:

— Внук мой.

Подросток с пяти лет ходил в «Золотой терем», и потому старик был для него «дедушка Сада», а лежащая на втором этаже старуха — «бабушка Сигэ». Старик ещё с довоенных времён держал на этом самом месте дешёвую закусочную, а в пятидесятые превратил её в «Золотой терем», заведение с китайской кухней.

Белая женщина краем глаза поглядывала на подростка, который уселся рядом, всего через стул от неё, и, ковыряясь палочками в китайских паровых пельменях сюмай, нервно вздыхала и качала головой.

Из телевизора донёсся смех, и руки мывшей тарелки Тихиро замерли, она повернула шею. Подросток не понял, то ли Тихиро уставилась на дым сигареты белой посетительницы, которая заслоняла ей экран, то ли посудомойка силилась понять остроты артистов-комиков. Иногда подростку приходила в голову мысль привести Тихиро к ним домой — а вдруг она сможет стать товарищем по играм брату Коки? Но он считал, что подбирать кому-то друзей — дело сомнительное, и всё не решался пригласить Тихиро. Как ещё она отнесётся к тому, что брат заиграет ей на фортепиано…