С младотурецкими идеями Нусрет впервые познакомился во время своей первой поездки в Париж. Окончив военно-медицинскую академию в чине капитана, он прошел двухгодичную стажировку в больнице в Хайдарпаше,[14]а затем несколько лет служил в военных госпиталях Анатолии и Палестины. Нусрета постоянно переводили с места на место — должно быть, из-за неуживчивого и вздорного нрава, — пока, наконец, не перевели в Стамбул (это было в том году, когда Джевдет-бей открыл лавку в Аксарае). Родственники в Хасеки подыскали ему невесту, он женился, но через два года, бросив жену беременной, уехал в Париж. Родственники, с которыми с тех пор Джевдет-бей разорвал всякие отношения, полагали, что причиной отъезда были подозрительные журналы и газеты, которые Нусрет держал у себя дома. Говорили, что он читал, например, газету «Мизан», на страницах которой историк Мурат-бей восхищенно описывал события французской революции. Сам Нусрет уверял, что отправился в Париж, чтобы продолжить медицинское образование — якобы хотел изучать хирургию. По мнению же Джевдет-бея, который знал, что брат начинал нервничать, даже когда надо было зарезать курицу, он сбежал в Париж из-за неудовлетворенности своей жизнью. По той же причине, думал Джевдет-бей, четыре года спустя брат вернулся из Парижа, развелся с женой, начал пить, ополчился против султана и снова уехал в Париж, где примкнул к младотуркам (все они алкоголики!). А потом, оставшись без работы, без денег и оголодав, вернулся в Стамбул. Однако все-таки Джевдет-бей порой признавался себе, что в каком-то смысле Нусрет личность более достойная, чем он сам; знал он и то, что в глазах многих Нусрет выглядит куда более приятным, душевным и внушающим доверие человеком, чем его брат. Причина такого отношения людей к брату, по мнению Джевдет-бея, заключалась в том, что на Нусрете не лежало никакой, даже самой маломальской ответственности. Он же, Джевдет-бей, от ответственности не уклонялся — пусть это и была ответственность лишь перед самим собой и собственной жизнью. Такие мысли несколько смутили Джевдет-бея, но потом он снова сказал себе: «Я человек ответственный. У меня есть цели, которые я должен достичь, и я знаю, чего должен добиться. А этот строптивец только шуметь горазд».

Карета свернула в узкую улочку, на которой находился отель «Савой», и через несколько минут остановилась рядом со старым двухэтажным зданием. Хозяйка пансиона открыла Джевдет-бею дверь и почтительно отошла в сторонку, краем глаза поглядывая на карету. Потом, стараясь не упустить благоприятную возможность, она побежала вслед за ним по лестнице, на ходу жалуясь на поведение Нусрета: он-де все шумит, не дает покоя другим постояльцам и, хоть и больной, ведет себя безнравственно. Понимающе кивая головой в ответ на угрозы хозяйки выставить беспокойного постояльца из пансиона, Джевдет-бей думал, что, должно быть, дела обстоят не так уж и безнадежно. Быстро взбежав по каменным ступеням, он постучал в дверь. Последний раз он был здесь две недели назад, сразу после помолвки.

Как он и ожидал, дверь открыла армянка. Увидев ее, Джевдет-бей, по обыкновению, покраснел. Чтобы скрыть смущение, напустил на себя задумчивый вид, точно пытался вспомнить что-то важное, и быстро прошел в комнату.

— Как Нусрет? — спросил Джевдет-бей и тут же увидел брата, лежащего в кровати привалившись спиной к подушке. «Все с ним в порядке!» — подумал он.

— А, это ты? Каким это ветром тебя сюда занесло? — поприветствовал Джевдет-бея брат. Тот улыбнулся, пытаясь по голосу понять, каково состояние больного, потом подошел ближе и склонился к изголовью, чтобы обнять его и расцеловать в щеки.

— Туберкулезных не целуют! — сказал брат, но все же позволил себя поцеловать — с таким видом, будто оказывал Джевдет-бею благодеяние.

— Как ты? — спросил Джевдет-бей, усаживаясь на стул в углу комнаты.

Вместо ответа брат задумчиво протянул:

— Что это, интересно, надоумило тебя сегодня ко мне заглянуть? — Потом подозрительно взглянул на присевшую рядом женщину и спросил: — Мари, уж не ты ли его позвала?

— А зачем мне его звать? Ему самому захотелось тебя повидать, — ответила Мари. Голос у нее был нежный и мелодичный.

— Неужели, чтобы я тебя навестил, меня нужно обязательно звать? — спросил Джевдет-бей и покраснел, потому что, как всегда в присутствии брата, его стали мучить угрызения совести. — Как ты? Как самочувствие?

Нусрет раздраженно повернулся к армянке:

— Нет, это ты его позвала. Он уже второй раз справляется о моем здоровье. С чего бы это?

— Боже мой, Нусрет! — простонала Мари и подошла к кровати, чтобы успокоить его. Поправляя одеяло, обернулась к Джевдет-бею: — Вчера вашему брату было очень плохо, он терял сознание… Сегодня ему чуть получше, но не нужно обманываться, положение тяжелое.

— Ничего подобного! Я в полном порядке! — выкрикнул Нусрет. Хотел было еще что-то сказать, но дыхания не хватило, и он смолк. Какое-то время он смотрел на них презрительным и обвиняющим взглядом.

— Доктора не вызывали? — спросил Джевдет-бей, повернувшись к Мари.

— Не нужно мне доктора! Я сам доктор… Медицина — враг человечества! — пробормотал Нусрет.

Мари беспомощно взглянула на Джевдет-бея, словно спрашивая: «Ну что я тут могу поделать?»

«Стало быть, доктора придется вызывать мне», — подумал Джевдет-бей. Его глаза встретились с глазами Мари, и он смутился. Красавицей ее назвать было нельзя, но все же она была очень симпатичной. Чем, интересно, мог такой женщине приглянуться пьяница Нусрет, не имеющий и гроша за душой? Джевдет-бей обвел взглядом комнату. На столе стояли тарелки, стаканы и кувшин — судя по всему, их часто использовали и часто мыли. В углу лежали свежевыстиранные, отутюженные простыни и рубашки. Все в комнате сияло чистотой: вещи, стены, окна; напоминала она не больничную палату, а только что прибранную перед приходом гостей залу в каком-нибудь богатом доме. Как же хотелось Джевдет-бею жить в таких чистых, прибранных комнатах с женой и детьми! Поймав себя на этих мыслях, он еще раз взглянул на Мари и снова покраснел. Потом повернулся к брату и заметил, как медленно и тяжело тот дышит. «Эти двое здесь на своем месте, а я — лишний», — подумал Джевдет-бей, и тут ему пришло в голову, что за всю жизнь он никогда не был любим такой женщиной — да что там, вообще никогда не был любим.

— Ты когда-нибудь видел Зийю? — спросил Нусрет. Он имел в виду своего сына, которому было уже девять лет. Жил он у родственников в Хасеки.

— Нет, — удивленно ответил Джевдет-бей. Брат знал, что он никогда не бывает в Хасеки. Единственной ниточкой, которая еще связывала обоих братьев с жившими там родственниками, была Зелиха-ханым, но она в последнее время о Зийе ничего не рассказывала.

— Я думал, не отправить ли его в деревню, к матери, — сказал Нусрет. — Но передумал. Пусть лучше живет здесь. Хоть и среди идиотов, да все-таки в городе, а? — Он отдышался и продолжил: — Мы с тобой оба перестали общаться с родственниками, но, правда, по разным причинам. Я — потому что не хотел быть для них обузой, а ты — потому что не хотел, чтобы они были обузой для тебя! — Нусрет снова замолчал, восстанавливая дыхание. На лице у него появилось столь знакомое Джевдет-бею выражение обвинения. — В прошлый раз ты приезжал в карете. Твоя?