Когда утреннее совещание закончилось, Чалле попросил Чарли зайти ненадолго к нему в кабинет. Она вошла вслед за ним и закрыла за собой дверь.

— Я проверил состояние выходных и сверхурочных у всех сотрудников, — сказал Чалле, усевшись за письменный стол.

— И что? — спросила Чарли.

— И я не удивился, обнаружив, что у тебя больше всего неотгулянного отпуска.

— Так-так.

— Ты собираешься его использовать?

— Я же брала две недели в июле.

— Полторы, — уточнил Чалле. — А в прошлом году — ни единой недели.

— Да, но сейчас я веду важное расследование.

— Все расследования важные, — возразил Чалле. — Работа у нас есть всегда.

Чарли понимала, к чему он клонит — скоро он заговорит, что никому не будет пользы от того, что она принимает этот случай так близко к сердцу. Он уже заметил некую повторяющуюся закономерность — как он сказал при их прошлом разговоре, — что случаи, где пострадали социально незащищенные молодые женщины, слишком глубоко задевают ее, что она рискует довести себя до выгорания, а это ничего не даст ни жертвам, ни их близким, ни ей самой.

Перед глазами Чарли снова встали картины — обнаженные женские тела, взгляд трехлетней девочки, сидевшей в одиночестве в квартире. Как можно не принимать все это близко к сердцу?

— Я не имею в виду, что ты должна брать отпуск прямо сейчас, Чарли! Я просто хотел сказать, что тебе, как и всем остальным людям, требуются периоды восстановления.

С этим Чарли согласилась, но отметила, что потребность в восстановлении может выглядеть по-разному у разных людей.

Чалле ответил, что так и есть, но его обязанность сказать, если он считает, что кому-то из сотрудников надо отдохнуть. Ибо незаменимых нет. Кладбища — прекрасное тому подтверждение.

Чарли даже не улыбнулась этому нелепому выражению. Вместо этого она спросила, не связан ли этот разговор с летними событиями.

— Он связан очень много с чем, — ответил Чалле. — С событиями в Вестергётланде, с твоим употреблением алкоголя. И с тем, что у тебя усталый вид. В нашей профессии я не раз наблюдал, как очень толковые люди ломались, сгорая на работе, а я не могу себе позволить лишиться тебя.

— Ничего со мной не случится, — проговорила Чарли и с трудом сдержалась, чтобы не добавить: «Разве ты сам не говорил только что, будто незаменимых нет? Определись, пожалуйста, чего ты хочешь».

— Ты не можешь этого знать, истощение и выгорание нельзя победить усилием воли. Сама наверняка не хуже меня знаешь.

— Знаю, но если бы это было так, я бы уже давно выгорела. Кстати, я начала ходить к психотерапевту. Я делаю все, чего ты от меня требуешь.

— И это хорошо, — подхватил Чалле, — но я бы хотел, чтобы ты взяла несколько недель подряд. Может быть, когда это следствие закончится. Я тебя не заставляю, — добавил он, поймав взгляд Чарли, — но подумай об этом.

— Само собой. Я подумаю.

Чарли вышла из кабинета Чалле с легким ощущением удушья. Ей куда больше нравился Чалле в роли требовательного начальника, чем когда он пытался изображать заботливого папашу.

Если бы он хоть немного понимал, что для нее хорошо, он бы догадался, что длительный отпуск в таком состоянии стал бы для нее разрушительным. Чем она должна заполнять свои дни? Чтением? А потом? Велик риск, что она пойдет в бар и выпьет пива, а потом закажет еще и еще, а вернувшись затем на работу, будет нуждаться в восстановлении более, чем когда-либо.

Вернувшись в свой кабинет, Чарли продолжила кропотливые поиски людей из круга общения двух эстонских женщин. Запутанный клубок из кличек и прозвищ, незарегистрированных телефонов и тупиковых ходов. Чарли испытывала стресс от того, что следствие топчется на месте. На образцы ДНК, снятые с тел, соответствий в системе не обнаружилось, а немногочисленные полученные сигналы ни к чему не привели.

Через несколько часов она почувствовала, что нуждается в передышке. Чтобы немного отвлечься, она открыла Гугл и ввела имя Юхан Ру. Давненько она не проверяла, что он там еще написал. В поиске возникла статья, которую она раньше не читала. «Какая судьба постигла Франческу Мильд?» Чарли кликнула на ссылку, чтобы увидеть текст статьи. «В ночь с седьмого на восьмое октября 1989 года из фамильной усадьбы Гудхаммар, расположенной неподалеку от поселка Гюльспонг в Вестергётланде, исчезла шестнадцатилетняя ученица школы-интерната Франческа Мильд». Чарли остановилась, а потом начала читать предложение с начала. «… неподалеку от поселка Гюльспонг в Вестергётланде». И год — 1989. Почему никто ни словом не обмолвился об этой девушке, когда они искали Аннабель? Чарли покачала головой и продолжала читать. Родители уехали в гости, а Франческа и ее старшая сестра оставались дома одни. Сестра заснула рано и только утром следующего дня заметила отсутствие Франчески.

«Прошло двадцать семь лет с тех пор, как Франческа бесследно исчезла, но и по сей день неизвестно, какая судьба ее постигла. Версий выдвигалось немало. Ее паспорт отсутствовал, так что поначалу высказывалось предположение, что она исчезла по собственной воле».

Чарли прокрутила дальше, пробежав глазами строки о возможном самоубийстве, обследовании озера, допросе одноклассников, друзей и родственников. Все это ничего не дало. В статье приводилась большая фотография семейства Мильд на каменной лестнице перед фамильной усадьбой. Мужчина и женщина позади двух дочерей-подростков, которые на вид казались ровесницами. Все натянуто улыбались, кроме одной дочери, смотревшей в камеру взглядом горьким и упрямым. Франческа Мильд.

Ниже приводилась еще одна фотография. Учащиеся национальной школы-интерната Адамсберг в синей форме: мальчики в брюках, девочки в юбках в складочку. И тут — Франческа Мильд в более юном возрасте. Она стояла в первом ряду, единственная девочка, руки скрещены на груди.

Что же с ней случилось?

Взгляд Чарли упал на фамилию Юхана под статьей. Позвонить ему? Нет уж, к чему такие телодвижения?

Свет ударил мне в глаза, когда я вышла из ворот больницы. Проведя больше недели в постели, я ощущала себя странно хрупкой. Казалось, за это время мир изменился и стал совсем другим. Не знаю точно, в чем дело — в цветах, звуках или в воздухе, но что-то сдвинулось с привычной оси. Я вцепилась в папину руку, закрыла глаза и дала ему отвести меня к машине.

— Франческа, почему ты закрыла глаза? — спросила мама.

— Свет, — ответила я. — От всего этого света мне больно.

Папа снял мою ладонь со своей руки, но я продолжала стоять с закрытыми глазами, шаря перед собой руками. Прищурившись, я заметила, как мама взглянула на папу и покачала головой. Ей трудно принять, что я иногда веду себя как сумасшедшая.

— Куда мы едем? — спросила я, втиснувшись на заднее сиденье папиной спортивной машины. Учитывая длину моих ног, меня стоило бы посадить вперед, однако, думаю, ни одно событие в мире не может считаться достаточно серьезным, чтобы заставить маму покинуть переднее сиденье.