– Ты ранен, государь, – сказал Викторин, появляясь из сумрака и тревожно сощурив темные глаза при виде крови, сочащейся из раны над локтем короля.

– Пустяк. Сколько человек мы потеряли?

– Носильщики еще ходят по полю, государь, а лекарю считать некогда. Я бы сказал, около восьмиста, но, возможно, и меньше.

– Или больше?

– Мы оттесняем врагов к берегу. Может, ты передумаешь и сожжешь их корабли?

– Нет. Без кораблей им некуда будет отступать. И чтобы полностью уничтожить их войско, придется пожертвовать легионом. А у меня нет лишних пяти тысяч людей.

– Разреши, государь, я перевяжу твою рану.

– Да перестань же меня нянчить! Рана закрылась… ну, почти. Погляди на них! – сказал король, указывая на луг между речкой и озером, на сотни изувеченных трупов. – Они приплыли ради грабежа. Теперь воронье выклюет им глаза. И это чему-нибудь научит уцелевших?

Скажут ли они: «Держитесь подальше от владений Кровавого короля»? Нет, они будут приплывать снова и снова десятками тысяч! Чем их влечет этот остров?

– Не знаю, государь, но пока они будут приплывать сюда, мы будем убивать их.

– Мой неизменно верный друг! Ты знаешь, какой сегодня день?

– Конечно, государь. Это День Короля.

Утер усмехнулся:

– Да, День Двух Солнц. Знай я тогда, что с него начнутся двадцать пять лет войны… – Он умолк.

Викторин снял оперенный шлем, подставляя седые волосы вечернему ветерку.

– Но ты всегда побеждал, государь. Ты стал легендой от Камулодунума до Рима, от Тингиса до Византии – Кровавый король, не знающий поражений. Пойдем, твой шатер готов. Я налью тебе вина.

Шатер короля был поставлен на холме, возвышавшемся над полем битвы. Внутри возле походной постели в жаровне тлели угли. Бальдрик, оруженосец Утера, помог ему снять кольчугу, нагрудник и поножи. Король с облегчением растянулся на постели.

– Сегодня я ощутил свой возраст, – сказал он.

– Тебе не следует бросаться в самую сечу. Случайная стрела… неожиданный удар мечом… – Викторин пожал плечами. – Мы… британцы… без тебя не выстоим. – Он подал Утеру кубок с вином, разбавленным водой.

Утер сел на постели и отпил половину.

– Бальдрик!

– Слушаю, государь.

– Почисти Меч. И будь осторожен: он перерубает волос.

Бальдрик улыбнулся, поднял огромный Меч Кунобелина и вынес его из шатра. Викторин подождал, пока он не вышел, потом пододвинул холщовый табурет и сел рядом с монархом.

– Ты устал, Утер. Поручи мятеж триновантов Гвалчмаю и мне. Теперь, когда готы сокрушены, племена не станут сопротивляться.

– Я высплюсь и утром буду полон сил. Ты трясешься надо мной, как старая нянька!

Викторин ухмыльнулся и покачал головой, а король откинулся на спину и закрыл глаза. Старый римлянин сидел неподвижно и смотрел на лицо своего монарха, на огненно-рыжие волосы, на белокурую, а теперь засеребрившуюся бороду – и вспоминал юношу, который вторгся в пределы Ада ради спасения своей страны. Теперь волосы сохраняли свой цвет благодаря хне, а глаза казались древнее самого времени.

Двадцать пять лет этот человек творил невозможное – отражал нашествия варварских орд, грозящих поглотить Край Тумана. Только Утер и Меч Силы стояли между светом цивилизации и мраком кровожадных орд. Викторин был чистокровным римлянином, но он четверть века сражался рядом с Утером, подавляя восстания, сокрушая вторгавшихся саксов, скандинавов, готов… Как долго еще сможет маленькое войско Утера брать над ними верх?

Так долго, сколько проживет король. В этом была великая печаль, горчайшая правда. Только Утер имел необходимую силу, мощь, личный магнетизм. Когда его не станет, свет погаснет.

В шатер вошел Гвалчмай и молча остановился, увидев, что король спит. Викторин встал и укрыл монарха одеялом, потом, сделав знак старому воину-кантию, вышел из шатра.

– Его дух изнурен, – сказал Гвалчмай. – Ты его спросил?

– Да.

– И?..

– А как ты думаешь, друг мой?

– Если он умрет, мы погибнем, – сказал Гвалчмай.

Он был высок, из-под кустистых седых бровей смотрели суровые глаза, а длинные серебряные волосы были заплетены в косу по обычаю его предков-кантиев.

– Ш-ш-ш! – прошипел Викторин и, ухватив товарища за локоть, увел его в темноту.

В шатре Утер открыл глаза, сбросил одеяло и налил себе вина, но воды в него не добавил.

Великое Предательство. О нем все еще говорят. Но чье это было предательство? Он осушил кубок до дна и вновь его наполнил, Он снова увидел их на верху того уединенного обрыва…

– Иисусе сладчайший! – прошептал он. – Прости меня.

* * *

Кормак прошел между построенными без всякого порядка хижинами к кузнице, где Керн стучал молотом по лемеху плуга. Мальчик подождал, пока вспотевший кузнец не окунул раскаленный металл в колоду с водой, а тогда подошел к нему.

– У тебя есть для меня работа? – спросил он.

Лысый коренастый Керн обтер ладони о кожаный фартук.

– Сегодня никакой.

– Может, принести воды?

– Я ж сказал, сегодня никакой, – рявкнул кузнец. – А теперь убирайся!

Кормак сглотнул.

– Я мог бы прибрать склад.

Ладонь Керна почти опустилась на ухо Кормака, но мальчик успел отклониться, и кузнец чуть не потерял равновесие.

– Ты уж прости, почтенный Керн, – сказал он, замерев на месте, и получил злобную оплеуху.

– Убирайся! Да смотри, завтра не приходи!

Кормак ушел, держа спину прямо-прямо, и только когда из кузницы его уже нельзя было увидеть, он выплюнул кровь изо рта. Его мучил голод, и он был совсем один.

Всюду вокруг он видел картины семейной жизни – матерей, ведущих за руку несмышленышей, ребятишек, играющих с братьями и сестрами, отцов, обучающих сыновей ездить верхом.

У горшечника работы для него тоже не нашлось, ни у пекаря, ни у кожемяки. Вдова Альтвинна одолжила ему топор, и почти до вечера он колол для нее дрова, а она за это дала ему кусок пирога и зеленое яблоко. Но в дом к себе она его не пустила, не улыбнулась ему и сказала только два-три самых необходимых слова. За все четырнадцать лет своей жизни Кормак Даймонссон не переступил порога ни единой хижины в деревне. Он уже давно привык, что при его приближении люди сотворяют защитный Знак Рога и к тому, что только Гриста не отводит взгляда от его глаз. Но ведь Гриста был совсем не таким, как они… Он мужчина, настоящий мужчина, не страшащийся нечисти. Он способен увидеть мальчика, а не сына демона – даймона, как их называют римляне.

И только Гриста рассказывал Кормаку про тот необычный день почти пятнадцать лет назад, когда он и другие охотники вошли в пещеру Сол Инвиктус – Непобедимого Солнца и увидели огромную черную суку, которая вытянулась возле четырех пищащих щенят – а рядом с ними лежал огненно-рыжий младенец, еще не обсохший после появления на свет. Сука кинулась на охотников, и ее убили вместе со щенятами, но никто из саксов не решился убить младенца, ибо они знали, что он – отродье демона, а кто захочет навлечь на себя ненависть обитателей геенны?