— Нет, Роальд Вячеславович! — запальчиво выдохнул Андрей, — Что за дела? Я не понял! Что за манера — врываться тут, орать!..

— Андрей, пожа-а-алуйста! — простонала Галина. — Вы их злите…

— Тихо! — заорал динамик.

Андрей видел, как ствол автомата неуверенно повернулся к нему. Володька, похоже, по-детски испуган.

— Андрей, он же стрелять буд… буд… дет! — задохнулась Галина

Андрей всё-таки задремал, наверное. Чудеса с памятью продолжались. Вот, пожалуйста — такси нет. Они с Ольгой сидели по-прежнему в обнимку, на диванчике, заваленном грудой пальто и курток. Поверх этого вороха небрежно бросили пятнистую "под леопарда" лёгкую курточку с кокетливым капюшончиком. В маленькой хрущёвской "полуторке" было тесно. На балконе курили сразу три человека.

— Дверь прикройте, ребята! Тянет прямо сюда, — сказала Яна, ставя на раздвинутый стол тарелку с салатом.

— Давно не собирались, — сказал над ухом Андрея знакомый голос.

— Да с самого февраля и не собирались, — вздохнула Светка, помогая Яне достать из старенького серванта вилки и ложки. — Кирилл, что сидишь? Займись выпивкой, раз уж накупили столько!

— Охотно, радость моя… — отозвался Кирилл и вдруг виновато закашлялся. — В смысле… какая уж тут охота… не тот случай, чтобы с радостью на грудь принять…

Окружающее расплывалось в клубах тумана. Он лез в глаза и уши, глушил все звуки и затушёвывал самые яркие краски. Андрей чувствовал, как веки становятся горячими и тяжёлыми. Неодолимо клонило в сон. Он с усилием мотнул головой и вгляделся в лицо Ольги. Она спала. Улыбка её была совсем детской и виноватой. Без туши на ресницах и помады на губах она всегда смотрелась юной девчонкой. Сколько же он не видел своего "ребёнка", раз успел забыть, что у неё такие пушистые реснички и нежные милые губы?

— А я думал, что она замуж вышла, — прорезался сквозь невнятный шум голос Гошки, потерявшегося в тумане.

— Нет. Всё, вроде бы, к этому шло, но там разладилось что-то…

— Да… так она и не смогла толком оправиться…

— Антон подъедет?

— Я звонила. Сказал, что минут через двадцать будет…

— Вот вы говорите "нелепо", Роальд, а я считаю — судьба…

— Я её накануне видел. Мимо проезжала. Рукой мне помахала. Я ещё подумал, что мы все постарели.

— Ага, ты-то сам, вон как отъелся!

Невесёлый смех.

В тумане чётко обрисовалась фигура Яны. Она сидела у краешка стола, крутя в руках вилку. Глаза были красными, заплаканными. "Что же ты, Яночка-Тыночка? — подумал Андрей. — Нельзя красавицам плакать, а то мужчины-рыцари уже готовы ринуться на помощь и совершить какие-нибудь безумные и смертоубийственные подвиги".

— Она первое время к нему на могилу часто бегала… рассказывала ему, что и как. Потом пореже, конечно.

— Время лечит… недаром говорят.

— Давайте, команда, выпьем за них, — продолжали бубнить голоса.

— У меня такое чувство, что оборвалась последняя ниточка, связывающая меня с Андреем, — тихо сказала Яна. — Теперь осталась только память.

Андрей потянулся к ней — она совсем рядом, только протяни руку! — и ему показалось, что он взмыл вверх неясной дымкой. Просто небольшим клочком проклятого тумана, не дающего рассмотреть знакомые лица. Он испугался, что потеряет Ольгу, но её горячая ладошка по-прежнему лежала в его руке. Он не сразу понял, что с ним происходит… но вокруг уже менялись стены и растворялся туман, прячась под стол и стулья, ныряя под диван и с еле слышным гулом втягиваясь между корешками книг, стоящих на полках…

Яна. Яна не сейчас, а тогда. Она рассказывала им всем, как…

Бывший свободный журналист, а ныне корреспондент газеты "Утро Екатеринбурга", Яна Полозова перевернулась на другой бок и, сладко потягиваясь, пропела:

— Ой, девочки-и-и!.. Что-то я разомлемши!

Надо же так бессовестно дрыхнуть. Вечером! Можно сказать, на ночь глядя.

Телевизор буркнул нечто вроде "…удвоение ВВП" и включился окончательно. Экран налился светом. На всю квартиру-полуторку знакомо запищала мелодия заставки программы "Звони — ответим".

— Вот, ведь, пять тысяч баксов, а какое говно! — с чувством пробормотала Яна, поочерёдно поднимая ноги и нашаривая пульт.

Пять тысяч баксов было заплачено за изготовление "графического оформления программы", - в том числе, кстати, и за музыкальное оформление. История была недавняя, весьма нашумевшая, поэтому всё ещё неприятно колола воображение всех причастных к тайнам телевидения.

— За такие бабки я бы Моцартом стал! — кричал Кирилл.

Помнится, Яна ядовито заметила:

— Моцарт из вашего Дуная — как из собачьего хвоста сито.

Дунаев Макс, в быту "Дунай", снял, как с куста, пресловутые пять тысяч баксов за это самое оформление. Как желчно шипел Кокс, — "телекомпанейский creator и стилист" — именно это и было напечатано на его визитке — "это, типа, пацаны юмор такой", - так вот, Кокс шипел, что "за пять штук гринов можно было бы и не пользовать исключительно сэмплы". Он загорался и рисовал сигаретой в воздухе какие-то дуги и полосы. Надо думать, Кокс слепил бы заставку к программе получше… и уж во всяком случае, не хуже.

Однако за Дунаевым Максом стояли слава невиданно крутого компьютерного графика, принимавшего участие в оформлении НТВ первого состава. "Нет, вы чувствуете?!! Первого состава!" — многозначительно поднимала палец начальница рекламного отдела. А за Коксом стояла лишь она, вечно пилившая его за затягивание сроков изготовления "элементов компьютерной графики", как значилось в прайс-листе на изготовление рекламных роликов. К тому же сомнительная репутация хакера Кокса — человека странного как внешне, так и внутренне — не позволяла ему огребать по пять тысяч американских рублей за простенькую работу. "Это пока!" — многозначительно говорил вечно взъерошенный creator. Во всяком случае, пока не забудется то, что Кокса выдрали на телекомпанию с места банального дизайнера одной из многочисленных, вечно плодящихся и неизменно загибающихся рекламных газетёнок.

— Но всё-таки, господа, у нашего Кокса есть ге-ни-аль-ные креативы! — пробормотала Яна фразу, давно ставшую сакраментальной на телекомпании. Именно так, ласково и любовно, буквально-таки пропела эту фразу начальница рекламного отдела сразу же после пятнадцатиминутного выступления, в котором сначала просто размазала Кокса за лень и непонимание важности его деятельности. Для него самого эта работа была скучной, вялотекущей и даже противненькой. Креативная душа Кокса ныла. Во время публичного разноса Кокс уже мысленно собирал барахлишко, втайне радуясь тому, что свободен, как вдруг его обласкали и даже похвалили за "гениальные креативы". С той поры Кокс "просёк фишку", усвоил нужную манеру общения с глупым начальством и стал невыносим в повседневном телевизионном быту, обленившись окончательно.