эволюционировал из животного. Всего пятьдесят поколений назад многие в Европе были ничуть не лучше первобытных людей. Слой культурности, этот приятный налет, должен быть поэтому чрезвычайно тонким в сравнении с хорошо развитыми слоями первобытной психики. Именно последние слои и образуют коллективное бессознательное – вместе с остатками животных начал, что теряются в туманной бездне времени.

17 Христианство разделило германского варвара на высшую и низшую половины, позволило ему, подавив темную сторону, приручить более светлую половину и приспособить ее к восприятию культуры. Но низшая, более темная половина все еще ждет искупления и новой попытки приручения. А до тех пор она будет опираться на пережитки доисторической эпохи, на коллективное бессознательное, которое тяготеет к специфическим, все более частым проявлениям. По мере того, как христианское мировоззрение теряет свое значение, все громче и суровее звучит клич «белокурой бестии» (blonde Bestie)[16] из подземной темницы; эта бестия готова в любой миг вырваться наружу – с разрушительными последствиями для мира. Когда она получает свободу в индивидууме, это чревато психологической революцией, а также может приводить к социальным потрясениям.

18 На мой взгляд, для евреев этой проблемы[17] не существует. У них за спиной культура древнего мира; сверх того, они переняли культуру народов, среди которых обитают. У всякого еврея две культуры, как бы парадоксально это ни звучало. Он одомашнен в большей степени, чем мы, но во многом лишен того качества, которое укореняет в земле и позволяет черпать новые силы в почве. Зато этим хтоническим качеством в опасном избытке наделены германские народы. Вполне естественно, что арии-европейцы уже очень давно не замечают никаких признаков этой опасности, но, может быть, они все-таки отчасти прозреют благодаря недавней войне[18] (а может, и нет). Еврею, повторюсь, недостает укорененности – где, в конце концов, у него отчий дом? Тайна почвы – не шутка и не парадокс. Достаточно указать, что в Америке размеры черепа и таза у представителей всех европейских рас начинают приближаться к индейским уже во втором поколении иммигрантов. В этом, кстати, загадка американской почвы.

19 Почва каждой страны хранит подобную тайну, а человеческая психика бессознательно отражает такое свойство: наряду с взаимосвязью духа и тела имеется взаимосвязь тела и почвы. Надеюсь, читатель простит мне образную манеру изложения и попытается понять, что я имею в виду. Это чувство непросто передать словами. На свете довольно много тех людей, кто живет как бы вовне своих тел, кто парит, словно бестелесный призрак, над своей почвой и своей земной ипостасью, которая заключена в теле. Другие же обитают полностью в телесной ипостаси. Как правило, еврей поддерживает дружеские отношения с почвой, но не ощущает хтоническую силу. Его восприимчивость к ней, как кажется, ослабевает со временем. Этим можно объяснить особую потребность еврея сводить все к материальным началам; последние ему требуются, чтобы уравновесить опасное господство сразу двух культур в одном человеке. Немного примитивности отнюдь не помешает; напротив, я очень хорошо понимаю, что сведение Фрейдом и Адлером[19] всего психического к примитивным сексуальным желаниям и «властным» влечениям вполне допустимо, что оно полезно для еврея и частично его удовлетворяет; это ведь форма упрощения. Потому Фрейд, возможно, прав, закрывая глаза на мои возражения[20]. Но эти специфически еврейские особенности совершенно не соответствуют германскому менталитету, ибо в нас все еще живет грубый варвар, с которым нельзя шутить: его проявления в сознании нисколько не утешают, а варварство вовсе не кажется нам приятным. Ах, если бы только люди сумели извлечь уроки из последней войны! Дело в том, что наше бессознательное не поддается чрезмерно изобретательным и гротескным интерпретациям. Психотерапевт еврейского происхождения пробуждает в германской душе не те следы времен царя Давида, по которым приятно впустую тосковать; нет, он будит вчерашнего варвара, существо, для которого все вдруг становится предельно серьезным и предельно неприятным. Эта раздражающая особенность варвара была очевидна для Ницше – без сомнения, из личного опыта, – и поэтому он высоко ценил еврейский склад ума и восхвалял пляски и полеты[21], а не серьезное отношение к миру. Но он упустил из виду тот факт, что это не варвар в нас воспринимает мир всерьез, а сам мир навязывает такое восприятие. Варвар подчиняется демонам. Между тем кто относился к миру более серьезно, чем сам Ницше?

20 Мне кажется, что мы и вправду должны рассматривать проблему бессознательного очень и очень серьезно. Неуклонное принуждение к добру и несомненная нравственная сила христианства – не только довод в его пользу, но и очевидное доказательство силы его подавленного и вытесненного аналога – антихристианского, варварского элемента. Существование в нас чего-то такого, что может обернуться против современного человека, что способно бросить ему грозный вызов, лично я считаю не просто опасной особенностью психики, но также ценным и благоприятным достоянием человечества. Это поистине нетронутый запас, не подвергшееся порче сокровище, признак юности и залог возрождения. Тем не менее ценить бессознательное исключительно за его положительные качества и считать эту область психики источником откровений было бы в корне неправильно. Бессознательное – это прежде всего мир прошлого, который вторгается в настоящее через односторонность сознательной установки. Всякий раз, когда жизнь развивается односторонне в том или ином направлении, саморегуляция организма влечет за собой накопление в бессознательном всех тех факторов, которые играют слишком малую роль в сознательном существовании индивидуума. Потому-то я выдвинул в свое время компенсационную теорию бессознательного[22] – в качестве дополнения к теории вытеснения.

21 Роль бессознательного заключается в том, чтобы компенсировать текущие сознательные содержания. Тут нет противоречия и противопоставления, поскольку случается, что склонность бессознательного совпадает со склонностью сознания, когда сознательная установка приближается к оптимальной. Чем ближе это оптимальное значение, тем сильнее снижается автономная активность бессознательного и тем больше падает его ценность – до тех пор, пока в мгновение достижения оптимума не упадет до нуля. Значит, можно утверждать, что, пока все идет хорошо, пока человек следует по пути, который ведет к индивидуальному и социальному оптимуму, о бессознательном речи вовсе не заходит. Сам тот факт, что мы в нашу эпоху вообще начинаем рассуждать о бессознательном, является доказательством того, что положение дел далеко от благополучного. Причем рассуждения о бессознательном нельзя целиком относить к пространству аналитической психологии; подобные разговоры начались еще во времена Французской революции, первые намеки на них можно отыскать у Месмера[23]. Правда, в те дни говорили не о бессознательном, а о «животном магнетизме». Последний есть не что иное, как открытие заново первобытной концепции