Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ух, ваше преподобие, это было так здорово! Какие монстры!
– Вот только очеловечивать монстров не нужно, – предостерёг его преподобие, пытаясь направить проповедь по накатанным рельсам.
Но сбить Бенджамина было не так-то просто:
– Мне ужасно понравилась та часть, где говорится, что пожелания непременно сбываются. Это правда?
Под взглядом мальчика, пронзительным, как огонь маяка, его преподобие едва не вздрогнул:
– Но…
– Ну то есть если ужасно чего-то хочется, оно ведь сбудется? – уточнил Бенджамин.
– Если, – на помощь его преподобию подоспел дедушка, – подавать милостыню бедным, вовремя молиться, всегда аккуратно делать уроки, прибираться в комнате…
Тут у дедушки закончился бензин.
– Это кошмар как много, – вздохнул Бенджамин, переводя взгляд от дедушкиной пропасти к ровному плоскогорью преподобного Клю. – С чего надо начать?
– Господь пробуждает нас всякий день к трудам нашим, сынок. Меня – к моему: к проповедыванию. Тебя – к твоему: ты мальчик, ты готовишься и стремишься желать и расти!
– Желать и расти! – возликовал Бенджамин. Лицо его пылало. – Желать и расти.
– Но только после того как сделаешь уроки, сынок, не раньше.
Но Бенджамин, разгорячённый и взбудораженный – точно перца с уксусом глотнул, – побежал было прочь, остановился, вернулся, не особо вслушиваясь в то, что ему говорят.
– Ваше преподобие, это ведь Господь придумал тех зверюг, правда?
– Ну да, храни тебя Бог, сынок. Именно так.
– А вы понимаете почему?
Дедушка взял внука за плечо, но Бен этого даже не почувствовал.
– Ну то есть почему Господь создал динозавров, а потом позволил им исчезнуть?
– Неисповедимы пути Господни.
– Для меня слишком уж неисповедимы, – без обиняков заявил мальчик. – А правда, было бы здорово, если бы у нас тут, в Гринтауне, штат Иллинойс, завёлся свой собственный динозавр: вернулся бы и не исчезал больше? Кости – это хорошо. Но настоящий динозавр куда лучше, правда?
– Я и сам питаю слабость к монстрам, – признался его преподобие.
– Думаете, Господь их ещё когда-нибудь создаст?
Разговор, как хорошо понимал его преподобие, уводил прямиком в трясину. И священник отнюдь не намеревался в ней увязнуть.
– Я знаю доподлинно только одно: если ты умрёшь и отправишься в ад, там-то тебя чудовища и встретят – уж будь то оригиналы или копии.
Бенджамин просиял:
– Ради одного этого стоит помереть!
– Сынок, – покачал головой его преподобие.
Но мальчугана уже след простыл.
Бенджамин поспешил домой – набить живот и напитать глаза. Он разложил на полу с десяток раскрытых книг и тихонько смеялся от радости.
Вот они, звери всех поколений из Библии и за её пределами, из Бездны. Звучало это слово потрясающе. Мальчуган повторял его про себя, начиная с воскресного обеда в два часа дня и до четырёх, до воскресного тихого часа. Бездна. Бездна. Набираешь в грудь побольше воздуха. И выдыхаешь. Бездна.
И бронтозавр родил птеранодона, и птеранодон родил тираннозавра, и тираннозавр родил громадных полуночных коршунов – птеродактилей! – и… и так далее, и тому подобное, и всё такое прочее.
Бенджамин перелистывал страницы громадной толстенной семейной Библии: там были левиафаны и другие порождения времени, а если спуститься в ад и снять там комнату, так глядь – сам Данте указует на вот этот ужас, и на вон тот кошмар, и на вот эту змею, и вон на того гада ползучего, и все они – родные тётушки и жуткие дядюшки утраченного времени, чуждая кровь и нездешняя плоть. При виде такого аж носки сами собой ползут вверх по лодыжкам, а уши скручиваются в трубочки! О, утраченные на Земле, они пытаются вернуться, эти славные домашние зверушки, которые некогда лежали у ног Господа и были вышвырнуты вон за то, что напачкали на ковре, вау! О, гигантские болонки Господни, созданные из наплывов тумана и клубящихся облаков, крики их – трубный глас времени, от которого трещат ворота, и ужасы рвутся наружу, вау! Класс!
Стон из… Бездны.
Губы мальчика беззвучно шевелились во сне, по постели скользили послеполуденные тени. Спящий вздрогнул. Забормотал что-то. Зашептал…
Бездна.
На следующий же день Бенджамин переименовал славного старину Рекса. Отныне и впредь его звали попросту Пёс.
Спустя дня три Пёс, поскуливая, дрожа и прихрамывая, выскочил из дома и исчез.
– Где Пёс? – спросил дедушка. Он уже заглянул в чулан, на чердак (чего собаке делать на чердаке? Там и разрывать-то нечего!) и в палисадник перед домом. – Пёс! – звал он. – Пёс? – недоумённо обращался он к лёгкому ветерку, пронёсшемуся по лужайке вместо четвероногого друга. И наконец: – Пёс?! Что ты тут делаешь?!
Ибо Пёс обнаружился по другую сторону улицы – он лежал посреди пустыря, заросшего клевером и сорняками, где никто и никогда не жил и не строил.
Дедушка звал его битых полчаса, но тщетно. Старик зажёг трубку и подошёл ближе. Воздвигся над Псом и поглядел на него сверху вниз. Пёс поднял на него неизъяснимо-страдальческий взгляд.
– Что ты тут делаешь, друже?
Пёс, не обладая даром речи, ответить не смог, но замолотил хвостом, прижал уши и заскулил. Мир проклят, как есть проклят; и домой он возвращаться не собирался.
Оставив Пса в его убежище среди травы, дедушка направился обратно. На крыльце маячило что-то вроде старой шхуны, похожей на ламантина. Это, конечно же, была бабушка с кулинарной лопаткой в руке: грудью став против полуденного ветра, она погрозила Псу.
– Надеюсь, ты его ничем не угощал?!
– Нет, зачем бы, – заверил дедушка, оборачиваясь на Пса. Тот, трепеща, вжался в клевер. – А что?
– Он побывал в холодильном шкафу.
– Ну как собака может влезть в холодильник?!
– Господь мне не сообщил, но еда разбросана по всему полу. Я припасла на сегодня гамбургер, так его нету. Зато повсюду его ошмётки вперемешку с костями.
– Пёс на такое не способен! Дай-ка я сам погляжу!
Напоследок бабушка яростно и недобро замахнулась на Пса лопаткой – тот поспешно отполз ещё на десять ярдов в траву. А затем она продефилировала внутрь и через весь дом – точно в гордом одиночестве вышла на парад – и демонстративно указала лопаткой на пол. Повсюду и впрямь беспорядочной мозаикой валялась расшвыренная еда.
– Ты хочешь сказать, наше четвероногое умеет управляться с ручкой холодильника? Чушь какая-то!
– А по-твоему, это кто-то из пансионеров страдает лунатизмом?
Дедушка присел на корточки и принялся подбирать объедки: